Все эти богатства она вполне моглавзгромоздить на себя, и черед раздумий о наряде наступал с неизбежностью рокапосле того, как, с утра подрумянясь слегка, Алена завтракала с Фрицем. Теперьприказы о столе отдавал он, и на широкой дубовой столешнице сделалось многосвободного места. Исчезли икра, и ветчина, и блины: перед каждым стояла чашка ссерой кашкой, но если Фриц дочиста выедал свою, после чего наставительноподнимал палец и восклицал, что это необычайно полезно для пищеварения, то Аленадавилась, размазывала свою кашу по миске, создавая видимость еды, а потомотдавала должное орехам, ягодам, яблокам, дыням сырым, моченым и варенным вмеду, которые в ту пору не сходили у них со стола, ибо почтенные бухарцыпривезли на знаменитых ослах в Москву несметное количество дынь. А это божьетворение, как сведома была Алена, обладает двумя противоположными свойствами:если жареные семечки дыни содействуют мужскому возбуждению, то дынная мякотьуспокаивает оное. На ее счастье, Фрицу дыни были весьма по вкусу, а изгрызаньесемечек он считал совершенно варварским занятием.

Да, вот так нынче обстояли дела: на ночь Фрицуковарно подавалось теплое молоко с медом; в его подушки была зашита пропитаннаявалерьяновым маслом тряпица, да и у изголовья его, и в кабинете всегда стоялибукеты из валерьяны, благо, в эту пору она вовсю цвела и добыть ее несоставляло труда; дынями Алена потчевала его до отвала; свежий лук, перец идругие пряности вовсе исчезли со стола… К ночи Фриц ощущал такую неодолимуюусталость и сонливость, что мечтал лишь об одном: поскорее приклониться кподушке (о коварном содержимом коей он, понятно, не подозревал.

И слава богу! Слава всем схимникам,скромникам, праведникам, апостолам святым, что эта слишком дорогая мыта,[88] которая была наложена судьбой на Алену, свелась от золотогорубля к медной полушке. Ибо чем дальше, тем больше отвращения внушало ейвожделение Фрица, и никак, ну никакими усилиями не удавалось вообразить себя вобъятьях лесного божества, а не в трезвых, немецких, отвратительно воняющихтабаком.

Да и немец вряд ли особенно страдал от своегоспокойствия. Фриц был «естества студеного и сухого», так что ему потребна былане женщина «неподвижная и печальная», вроде Алены. Нет, ее чары сильны были толькона первый раз. Вот ежели б тут снова появилась голубоглазая дамочка «естестватеплого и влажного», которая «бывает разговорчива и высказывается скоро…». Но оКатюшке никогда помину не было; вообще Фриц вел себя так, словно она никогда незаглядывала в его жизнь.

Итак, Фриц безмятежно храпел ночами; Аленатоже с удовольствием вдыхала валерьяновый запах, потому что хоть ночью моглаизбавиться от одолевавшей ее безысходности.

Когда на душе муторно, делать ничего нехочется, да и разве сделаешь что, если Фриц раз пять на день норовит наведатьсядомой в неурочный час, удостоверяясь, не слетела ли с насеста его новаяголубка! Нет, Алена не верила в его любовь… да о любви меж ними ни словечка ине было молвлено! Однако, испытав от прежней ягодки столь многие плутости, Фрицбольше не хотел рисковать и увеличивать число своих рогов. По этой же причинеон ни разу не брал с собой Алену на ассамблеи и другие вечеринки, ездить накоторые столь горазда была Катюшхен. Алена, впрочем, ни чуточки об этом нежалела! Едва ли не каждая ассамблея заканчивалась какой-нибудь несусветнойпричудою по примеру государевых выдумок. Петр Алексеевич порою бывал в Москве,и стоило ряске тихой обыденности затянуть это «болото» (так он с ненавистьюназывал Первопрестольную), как туда кидался какой-нибудь новый каменюга – ивзбаламучивал «верьхи».[89] Слухи о его выходках доползалитакже из Питербурха – и один страшнее другого. Чего стоила хотя бы история отом, как во время петровских бесовских потех граф Матвей Алексеевич Головин, зато, что не хотел рядиться и мараться сажею, был раздет донага и преображен вдемона на невском льду. Демон не явил силы демонской: он простудился, получилгорячку и вскоре умер… И Алена до смерти боялась: а вдруг на одной из ассамблейпопадется она на глаза государю, или его приятелю Францу, или Меншикову? Авдруг узнают они ту, которую видели зарытой в землю на площади? Что тогда с неюстанется?!

Глупости, конечно. Скорее они поверят воживших мертвецов, чем в этакое преображение казнимой бабенки. Умом Алена всепонимала, но никуда не могла деваться от страха, прочно угнездившегося в душе иевшего ее поедом. Изгнать его можно было одним путем: найти истинноговиновника, истинного убийцу! А как это сделаешь, когда ты все время находишьсяпод прицелом ревнивых Фрицевых глаз?!

Конечно, она могла сбежать к Катюшке, как иуговаривались. Но тогда даже самый слабоумный из дурачков, христарадничавших напапертях, живо смекнул бы, что меж подружками царило полное согласие, а противФрица составлен был хитроумный, коварный заговор. Трудно было бы дажевообразить последствия его гнева! Уж такие пошли бы клочки по закоулочкам!Жалоба государю; может быть, даже дуэль… Понятие сие еще не вошло в российскуюобыденность, однако дуэли уже случались, особенно в Курляндии, где мнящая себяЕвропою Польша была ближе. Там-то дуэлянились направо и налево, так что промногие смертоубийственные исходы люди политесные извещены были хорошо. Вот кабыфон Штаубе со своей любушкой уехали в Питербурх, Алена живо дала бы деру отФрица и поселилась в их домике, который Катюшка клялась оставить за ней. Но сэтой поездкой все что-то затягивалось, что-то откладывалось, так что Катюшкажила будто на пороховой бочке, опасаясь мести Фрица, а Алена маяласьбессмыслицей своего существования.

Кабы не Ленечка, она вовсе спятила бы!

А Ленька был теперь при ней. Поскольку Катюшказабрала с собою рукастого и облагороженного (в том смысле, что рожа с его лицапочти совершенно исчезла) Митрия, хозяйство Фрицево осталось без кучера,конюха, домоправителя и закупщика провизии. Алена, воспользовавшись удачнойминутой, заикнулась о Леньке (пришлось назвать его двоюродным братом, чтобыФрицу не лезло в голову лишнее), ухитрилась подать ему весточку – и вот онпредстал перед нею и Фрицем как лист перед травой.

Алена всякого ждала от этих смотрин, но ужникак не того, что Фриц вытаращит глаза, а потом пойдет бить Леньку по плечам ижать ему руку, хохоча и восклицая:

– Oh, meine Mitspieler![90]Сколькая лета, сколькая зима! Изволишь? Ха-ха-ха! Изволишь?

– Изволишь, изволишь! – радостновторил Ленька, не уступая Фрицу в силе ударов и пожатий, а потом полез запазуху, вынул крошечный бумажный сверточек и сказал, ломая язык, для того,чтобы быть лучше понятым иноземцем: – Цвай копейка твоя видать?