Но знаешь, иногда бывает так, что ты уверен в том, что есть преступление, а доказательств не хватает или выясняется, что они никому не нужны. А еще бывает, Забродов, так, что ты хочешь докопаться до истины, но есть такая штука, как субординация. Вначале меня отстранили от расследования, а потом закрыли и дело. В данном случае глухарь полностью устраивает мое начальство.

– Значит, там действительно что-то есть. И кто-то очень не хочет, чтобы делу был дан ход.

– При осмотре места происшествия я обнаружил кусочек клейкой ленты, аккуратный такой прямоугольник. Неужели можно допустить, что Тихий перед своей смертью сам заклеил себе рот?

– Кусочек клейкой ленты… – повторил Илларион. – Странно.

– Вот теперь ты и знаешь, что я думаю по этому поводу.

– Знаю и думаю, что наше мнение на этот счет совпадает. Только вот не понимаю одной вещи. Неужели ты не в силах что-нибудь предпринять, Сорокин?

– Что я предприму, Забродов? Думаешь, все так просто? Взял и пострелял?! – не без раздражения воскликнул Сорокин, что навело Забродова на размышления, что для Сорокина крах в расследовании этого уголовного дела – больная тема, а это Забродову только на руку, хотя бы потому, что они могли объединить свои усилия. Сорокин явно был уязвлен тем, что был отстранен начальником от дела, и, зная свою правоту, он не мог подкрепить ее большим количеством доказательств, нежели те, которые у него имелись.

– Почему бы и нет? – предложил Забродов. – Можно и пострелять. Знать бы в кого!

– Так, Илларион, если ты собираешься посвящать меня в свои фантазии, то я хочу тебе сообщить, что у меня очень мало времени на чепуху. Это ты можешь позволить себе побездельничать, а кое-кто еще работает…

– Работает? – возмутился Илларион. – Очень хорошо работает. Сколько лет службы в органах – и ничего не можешь сделать! Начальник ему кислород перекрыл! А где же твое самолюбие, Сорокин? Неужели ты из шкуры вон лезть не хочешь, раз уверен, что прав? Или твоя правда, словно бычки на асфальте, которые совсем ничего не стоят? А по поводу меня можешь помалкивать! Я, между прочим, в таких заварушках участвовал, что все твои подсудимые и обвиняемые, да и вся работа – все это смахивает на детские ясли.

– Ты только и делал в своей жизни, что стрелял, – огрызнулся Сорокин. – А твои ошибки потом подчищали. А у меня все наоборот: каждая моя победа – это победа начальства, каждый их недосмотр – мое упущение. И вообще, Забродов, посмотрел бы я на тебя, если бы ты в моей шкуре очутился и поработал бы на конвейере.

Некоторое время они шли молча. Сорокин сердито хмурился. Забродов, раздумывая, пришел к выводу, что нельзя сравнивать, чья работа важнее – его или Сорокина. Они фактически одни и те же функции выполняют, только разными методами.

– Извини, Сорокин. Я погорячился. – Илларион нашел в себе силы признать свою неправоту.

– Я тоже, Забродов. Иногда нервы подводят. Кажется, не кончится эта карусель никогда. Каждый год одно и то же.

– Служба у нас такая, ничего не попишешь, надо же кому-то и такую работу делать, вот и делаем. Одно дело, что хотим как лучше, а часто бывает, что вставляют палки в колеса. Но ты не вешай носа, Сорокин. Кто эту мокруху с Карасем будет вести?

– Не знаю, – угрюмо ответил Сорокин. – Кто угодно, только не я. Вряд ли мой начальник захочет, чтобы я расследовал это дело.

– Я вот о чем подумал. Что общего между Тихим и Карасем?

– Оба трупы, Забродов.

– Это верно. На этом, по-моему, общее и заканчивается. Тихий не мог контактировать с представителями криминального мира, а уж тем более сотрудничать и работать с ними. А если нет сотрудничества и работы, то само собой остается угроза. Такие типы просто так не отстанут. Только вот почему их вдруг заинтересовал Тихий, если он никого не трогал? Кому он мог помешать, обыкновенный сотрудник «Хамовников»? Чей бизнес он мог испортить?

– Вот и я ума не приложу. Ничего непонятно…

– Почти непонятно, – возразил Илларион, – и, кажется, есть возможность разобраться. Посмотри, что у меня есть.

Забродов достал из внутреннего кармана куртки телефон Карася.

– Ну и что? – Сорокин повертел в руках выключенный телефон. – Мобильник как мобильник.

– А ты подумай, Сорокин. До полкана ты не просто так дослужился.

Сорокин задумался, попутно попросив у Забродова еще одну сигарету. Он смотрел на телефон с сосредоточенным видом, и порой на его лице проскальзывало недоумение.

– Любишь ты говорить загадками. Ничего не понимаю.

– А тут и понимать ничего не надо. Это телефон гражданина Карася.

– Так… – многозначительно протянул Сорокин. – Я так понимаю, это результат чьей-то самодеятельности, и даже догадываюсь чьей…

– Совершенно верно. Только озвучивать не надо. Безызвестным и живым героем быть куда лучше, чем известным героем посмертно. Будем считать, что это мой небольшой подарок. Не спрашивай, как он у меня появился, все равно не скажу, чтоб не возбуждать профессионального интереса. Скажу лишь только, что Карасик явно там кого-то ждал. В квартире Тихого могли появиться только его жена и дочь. Значит, те, кто убрал Тихого, подозревали, что и остальным членам его семьи известна какая-то важная информация. Не исключено, что они обо всем знали и в случае его смерти могли сообщить ментам…

– По крайней мере, ни дочь, ни жена никакой важной информации мне не сообщали. И мое профессиональное чутье подсказывает, что они не лгут. Я проверял все их звонки за месяц, и не нашел там ничего подозрительного. Им никто не угрожал. Отсюда следует, что их хотят убрать лишь по подозрению, что Тихий мог им что-то такое рассказать.

– Угу, я тоже так думаю. На две головы Сорокин всегда думается проще. Надо выяснить, кто такой Карась. Для тебя, Сорокин, я думаю, будет плевое дело собрать досье на Карася, а также выяснить, на кого зарегистрирован этот номер, делались ли с него какие-нибудь звонки. Дальше мы будем работать с кругом этих абонентов. Я не сомневаюсь, что нам придется пообщаться с очень интересными личностями.

– Забродов! Ты гений!

– Ничего особенного, – с притворной скромностью пожал плечами Илларион. – Не могу вести себя иначе, особенно когда дело касается друзей.