В Штабсгебойде Гуню вызвали благодаря «Канаде». Какие-то девушки из Кежмарока, ее родного города, сортировали документы из краденого багажа в «Канаде», как вдруг обнаружили паспорт Гуни. Они поспешили рассказать об этом ее кузине, Маришке, которая работала секретаршей одного из высокопоставленных эсэсовцев в Штабсгебойде. Маришка переговорила с Мартой Фукс, и они сделали запрос{295}.

Гуня едва ли позволяла себе надеяться на новую возможность. Когда же она выпала, Гуня заволновалась, потому что вызвали ее в блок 10. Все жуткие истории и слухи, гуляющие по лагерю, были правдой. Там ставили «медицинские эксперименты», которые иначе как пытками не назовешь – эсэсовский доктор Йозеф Менгеле использовал живых заключенных в качестве подопытных.

Гуня в компании нескольких других кандидаток на позицию портнихи ожидала медобследования. Все, кому предстояло тесно работать с эсэсовцами, проходили тщательную проверку – нужно было подтверждение, что человек пригоден для работы и ничем не заражен. Раны Гуни заживали, но температура еще держалась; шансы провалить проверку были довольно высоки. Но удача и доброта вновь сделали свое дело: медсестра в блоке 10 знала Гунину семью, поэтому быстро встряхнула термометр, прежде чем врач мог заметить высокую температуру.

Гуню помыли и обработали от вшей. Но даже после этого эсэсовский врач не хотел к ней приближаться. Не вставая из-за стола, он сказал ей повернуться в одну сторону, потому в другую, и написал на карточке вердикт, даже не взглянув на Гуню. Для него она была очередным телом. Для нее это был вопрос жизни и смерти.

Дальше – мучительное ожидание результатов. Наконец Гуня услышала свое имя. Она прошла.

Одновременно радуясь и волнуясь, Гуня поспешила на вторую встречу – пробное задание. Другие потенциальные портнихи уже шили. Заключенных по одной вызывали к экзаменаторам. Из всех женщин могли выбрать лишь двух. Одной из них оказалась Гуня: номер 46351 официально перевели в Штабсгебойде.

«Мы окончательно покинули ад», – Катька Беркович{296}.

Оказаться в двух километрах от грязного воздуха Биркенау казалось настоящим подарком судьбы; Гуню провели через ответвление железной дороги, через окраину города и вдоль дорог, ведущих в центральный лагерь Освенцима. Пункт назначения Гуни – Штабсгебойде, дом 8 на улице Максимилиана Кольбе – был в разы крупнее почти всех зданий в Освенциме, в доме было пять этажей и красивая симметричная остроконечная крыша. Когда немцы оккупировали эти земли для строительства нового комплекса концлагеря, это прекрасное здание отобрали у польской табачной компании. Выстроенное еще до Великой войны, теперь здание превратилось в центр освенцимской бюрократии.

По задумке Гиммлера, освенцимская зона интереса должна была стать индустриальным и земледельческим центром, поддерживающим немецкую армию и СС в целом. Многочисленные предприятия нуждались в десятках тысяч рабочих и хороших административных сотрудниках. Штабсгебойде стало центром этого комплекса, который был «полон заключенными-еврейками», фыркал Хёсс, пользующийся плодами их принудительного труда. Также в Штабсгебойде проживали эсэсовские охранницы, заключенные-служанки эсэсовских семей (в основном – свидетельницы Иеговы), и несколько команд, ответственных за стирку и штопку. Кроме того, в здании располагались оружейные магазины, парикмахерская для охраны, в подвале – общие спальни для трех сотен заключенных, и ателье Хедвиги Хёсс.

Уютная вилла Хедвиги располагалась всего в десяти минутах ходьбы от территории главного лагеря. Достаточно близко, чтобы прийти на примерку. Марта хорошо знала этот путь, она не раз была вынуждена его проходить, работая на вилле в дополнение к должности капо в ателье.

Прибыв в Штабсгебойде, Гуня даже не обратила внимания на подстриженный садик, электрический забор и смотровые башни. Она не знала, что только что прошлась по двору, в котором была проведена первая перекличка за историю Освенцима, и то, что первые заключенные лагеря обитали именно в этом здании. И она не могла знать, что через несколько десятков лет это здание превратится в просторное училище для местных школьников. Все, о чем она думала в тот момент – «это, должно быть, сон».

Гуню и другую портниху отвели до двери подвала и крикнули:

– Новая поставка!

Из подвала доносились звуки стирки, с кухни пахло едой. Детали, напоминающие о былой, простой жизни.

К ним подбежала красивая девушка, оглядела Гуню и нахмурилась. Затем она просияла и воскликнула:

– Это все-таки ты!

Смущенная своими мешком-платьем, чулками, связанными веревочкой и исхудавшим видом, с сединой в волосах, Гуня сухо ответила:

– А ты что, думала, я буду такой же, как в Кежмароке?

Они были знакомы до войны, но Биркенау изменил Гуню практически до неузнаваемости. Девушка несколько раз попросила прощения за оплошность и предложила Гуне умыться перед встречей с другими словацкими заключенными на нижнем уровне Штабсгебойде, в штопальной.

Такой теплый, дружелюбный прием после страданий Биркенау казался Гуне сюрреалистичным. Все были так рады ее видеть. Встреча оказалась довольно шумной и привлекла внимание начальницы блока, заключенной, ответственной за порядок, чистоту и распределение еды в здании.

Главной в Штабсгебойде была Мария Мауль, христианская политзаключенная из Германии. Мария, страстно верующая в коммунизм, с приходом нацистов к власти в 1933 году побывала в нескольких тюрьмах и лагерях{297}. Ее уважали за разум и чувство справедливости. Она строго спросила, отчего поднялся такой шум.

– Это Гуня! – ответили счастливые женщины. – Мы столько лет ее не видели!

Гуня почувствовала, что кто-то положил руку ей на плечо. Это была Марта Фукс, капо ателье. Марта с улыбкой представилась.

– Хочешь пройти в само ателье?

После месяцев приказов и жестокости Гуне было так странно услышать, что кто-то спрашивает, чего она хочет. Она почувствовала, что самоуважение начинает понемногу возвращаться.

– Вообще-то, сейчас довольно поздно, – сказала она. – Я бы лучше начала работать завтра.

Такое простое выражение самостоятельности имело мощную целительную силу для человека, у которого так грубо отняли свободу и независимость.

Только когда Марта ушла, остальные женщины сказали Гуне, чтобы следила за языком: за такой ответ любой другой капо жестоко бы ее наказал.

«Эсэсовцы требовали полной чистоты от заключенных, которые с ними контактировали, в том числе идеальной одежды!» – Эрика Коуньо{298}.

Жизнь в Штабсгебойде была настоящим раем по сравнению с остальным лагерем, но на окнах спален тут тоже были решетки. В Штабсгебойде была огромная вывеска Eine laus dein tod[33]. Это четко обозначало, в каком положении находятся работающие там заключенные.

С одной стороны, страх эсэсовцев перед тифом и другими болезнями играл заключенным, работающим в административном блоке, на руку – ведь так у них был доступ к воде, душу, унитазам. С другой стороны, при малейших симптомах заразы заключенных выгоняли из Штабсгебойде, что, как правило, влекло за собой смерть