Дитятева подобрала выпавший из пальцев Ивелича окурок сигары, бросила его в печь. Она осторожно прикрыла заснувшего графа пледом, а сама принялась нетерпеливо мерить шагами гостевую комнату, ожидая вестей про мужа и размышляя о последнем, оставшемся неизвестном: почему супруг никогда не говорил ей об истинном облике убитого им человека?

Однако в конце концов усталость и напряжение дали о себе знать, и Ольга Владимировна прилегла на свободную кушетку, прикрыла глаза и незаметно задремала. Провалившись в сон, она не услыхала, как Климов на цыпочках подошел к Ивеличу, потряс его за плечо и жестом позвал его в коридор. Но и в пустом коридоре поговорить друзьям не удалось: несмотря на глубокую ночь, там то и дело появлялись тамошние доктора и младший медицинский персонал. Люди с любопытством приглядывался к «профессору Клюгеру», а кое-кто пробовал заговорить с ним. Пришлось друзьям выходить на улицу.

* * *

– Илья, надень башлык! Я специально захватил его для тебя! Ты одет слишком по-европейски, легко – хочешь схватить в Петербурге менингит? Странно, что я должен уговаривать поберечь свое здоровье доктора медицины, черт возьми!

– На кого я буду похож в своем парижском пальто, шляпе и с твоим дурацким башлыком?

– Тут на набережной нет ни одного фонаря. Да и время для прогулок петербуржцев не очень подходящее – четыре пополуночи. Надень, говорю! Будем возвращаться в Хирургический павильон – снимешь перед входом, щеголь ты этакий.

Бормоча что-то себе под нос, Климов взял из рук Ивелича толстый башлык и неумело прикрыл им голову и шею. Граф удовлетворенно кивнул:

– Другое дело. Теперь говори, раз потребовал для секретного разговора из больницы выйти!

Климов, раздраженно поправляя башлык, начал говорить. Слушая его, Ивелич пытался заглянуть в лицо старого друга, однако на набережной Невы было темно, и, разглядеть выражение на лице доктора не удавалось. Когда Климов изложил свой план и, проклиная петербургские ветры, попытался раскурить очередную папиросу, граф сокрушенно покачал головой:

– Знаешь, Илья, большую часть жизни я полагал себя авантюристом. Иногда вспомнишь какое-нибудь безумство юности, и диву даешься: как этакое могло в голову прийти? Но твое предложение – если ты, конечно, мой рассудок на прочность не проверяешь… Илья, это как-то чересчур! Ты, часом, не нанюхался в операционной эфира? Не хлебнул чего-нибудь там?

– Я в здравом уме, – покачал головой Климов. – Я ничего не нюхал и ничего не хлебал, Марк! Поверь, у нас просто нет другого выхода! Меня вот-вот разоблачат, выставят из Свято-Евгеньевской больницы вон – а то и полицию призовут! И уж, конечно, вторую трансфузию Ландсбергу проводить мне никто не позволит!

– А без второго переливания крови, стало быть, никак не обойтись? – мрачно поинтересовался Ивелич.

– Не городи чушь! – рассердился Климов. – Неужели я похож на сумасшедшего, проводящего на умирающем рискованные операции просто так, из академического интереса? Первое переливание крови было проведено удачно. Отторжения, слава Богу, не случилось. Надо дождаться кризиса и продолжать атаку на сепсис, как только наступит подходящий для такой атаки момент. А я не могу ждать! Не могу бродить по больнице и мозолить глаза здешним медикам, которые и втихомолку, и громко удивляются поведению «профессора Клюгера из Лозанны». Ко мне настороженно присматриваются, а вот моего ассистента уже опознали. Опознали и начали задавать ему неудобные вопросы. А когда разоблачат меня, то скандал неминуем. Меня изгонят, а твой Ландсберг погибнет. Ты этого хочешь, Марк?

– Но почему его нельзя перевезти отсюда куда-нибудь легально? Зачем объявлять, что он умер, подменять тело, рисковать? А про его супругу ты подумал? Каково ей будет узнать про смерть мужа, похоронить его, а потом ждать, пока он восстанет из гроба и мило заявит: здравствуй, родная, я живой!

– Марк, ты что, не слушал меня? Во-первых, нынче у Ландсберга шансов выжить и так не более чем один из десяти. Даже еще меньше. У него вот-вот начнется кризис, и местные эскулапы ни за что не позволят транспортировать пациента из вверенного им лечебного заведения в таком состоянии. А если мое инкогнито будет раскрыто, то и проводить вторую трансфузию не дадут. Все будут стоять вокруг умирающего со скорбным видом, ничего не делая, – и тогда он умрет наверняка. Даже если ты и добьешься разрешения на перевозку больного, то непременно дадут сопровождающих, или просто проследят, куда мы его повезли. И будет новый скандал. А так мы без помех вывезем «усопшего», и спокойно будем заниматься его спасением.

– Господи… Голова кругом идет! Как же ты подменишь Карла?

– Очень просто. Сейчас, под утро, в Хирургическом павильоне минимум персонала. Ландсберга мы переносим в смежную палату для доноров, а дежурному доктору объявляем о его кончине. Надеюсь, что он выпишет свидетельство о смерти без осмотра, и больше «усопшим» интересоваться не станет. А ты займешься подготовкой к похоронам.

– А если дежурный доктор не выпишет свидетельство о кончине за глаза! Он непременно захочет взглянуть на тело покойного, это ведь его долг! Разве нет?

– Ландсберга здесь никто не успел рассмотреть. Отведем доктора в больничный морг и предъявим труп умершего вчера вечером чухонца. Я уже проверил: в морге есть подходящий кандидат для подмены. Рост и возраст совпадают! Обыкновенно доктора не любят лишний раз ходить в «царство смерти». Уверен: он глянет на предъявленное тело мельком, и без лишних вопросов подпишет нужные бумаги.

– Допустим. Но как ты предполагаешь незаметно вывезти из больницы живого Ландсберга?

– В смежном с хирургической палатой помещении остались трое доноров. Никто их не считал и не регистрировал. Я объявлю, что мы отправляем домой одного из них, слишком слабого после кроводачи.

– Погоди, погоди, Илья! Но ведь при «покойницкой» в морге должен быть какой-то сторож, санитар… Придет туда дежурный доктор «с ревизией» по Карлу, а ему скажут: никакого Ландсберга не знаем, никого сюда сверху не спускали, а «наличный» покойник со вчерашнего два дня тут пребывает! И все раскроется…

– Марк, это уже детали! Всё решаемо, – нетерпеливо буркнул Климов, тщетно продолжая попытки прикурить и ломая одну спичку за другой. Наконец, потеряв надежду, он с досадой выбросил папиросу вместе со спичечным коробком через парапет, в Неву. – Я здешний морг, как только что тебе сказал, успел посетить. Сторож при нем, судя по цвету его носа и густому амбрэ, большой любитель выпить. Возьмешь его на себя – дашь денег, чтобы исчез до утра. Или напоишь и запрешь в леднике – не знаю! Кстати, с ноги чухонца я бирку уже снял. И приготовил другую, с именем Ландсберга