деньги, тысячи, ссужать он начал только тогда, когда Карл получил в своё ведение финансы Сапёрного батальона! А эти средства нешутейные, сударыня! Весьма и весьма! Власов прямо-таки навязывал ему свои деньги – прекрасно осознавая, что никакой строжайший режим экономии не позволит младшему офицеру и за десять лет честно вернуть этакий долг. Зачем это Власову было нужно, сударыня? Отвечаю: так и рыбак ждёт, пока клюнувшая на наживку рыба поглубже приманку заглотит. Вот тогда и конец рыбке! И Власов пробовал потянуть за лесу! «Рыбка» хвостом забила, затрепыхалась – а он ей и «спасительный» выход показывает. Вот, мол, что тебе надо делать! Украсть! Все, мол, так делают!

– Вы говорите о страшных вещах, граф… Неужели всё так и было?

– Страшные? Я просто раскрываю вам глаза! Делаю то, что давно должен был сделать Карл! Говорил ли он вам, что этот самый «благодетель» Власов дважды предлагал ему провернуть денежные аферы с военными подрядами для батальона? Нет? Удивительный он человек, право! Тогда слушайте! В первый раз, предложив Карлу совершить денежную аферу, Власов малое время погодя от него отступился. Увидел, что не по нутру потомку крестоносцев Ландсбергу его гнусное предложение пришлось – и превратил разговор в шутку. Понял, что рано на жирный кус рот раскрыл. Во второй раз совсем пустяковой выглядела предложенная стариком плутня с подрядом на казённые дрова для офицерских квартир. Тут уже Власов удочку крепко держал, и пощады Карлу не давал: не желаешь, мол, руки марать – возвращай долг! Карл, признаться, тогда в отчаянии был. Не знал, что и делать – но я его выручил – благо наследство как раз получил. Власов присланных ему Карлом денег не взял. Понимал, прохвост, что если примет долг, то Карл к нему больше и близко не подойдёт. И одалживаться больше не станет…

– Марк Александрович, вы говорите так уверенно, будто Власов советовался с вами относительно своих замыслов в отношении Карла! Полагаю, что всё это ваши домыслы и умопостроения. Версии, как говорят судейские! Даже если всё и было так, как вы говорите – никто и ничего никому доказать не сможет! Даже если старик восстанет из гроба и признается в своих грязных предложениях – за умыслы не судят! И потом: а как в вашу «версию» вписывается история с завещанием в пользу Карла? Погашенные векселя?

– Что касается завещания Власова и погашенных векселей… Тут я могу раскрыть вам тайну, даже Карлу доселе неведомую. Слушайте…

* * *

…Вернувшись из далёкой и длинной командировки в Петербург в июле 1879 года и узнав про арест и судебный процесс Ландсберга, Ивелич попытался разыскать Карла в тюрьмах Северной столицы. И не нашёл – его друга к тому времени уже этапом увезли из Петербурга. А еще спустя какое-то время Ивелич вспомнил, что оставил на квартире у Ландсберга письма от некоей дамы – эти письма требовалось вернуть! Ивелич сыскал в батальоне бывшего денщика Ландсберга, солдата Гусева. И без особой надежды спросил, не осталось ли от прежнего барина каких-либо бумаг или документов? Бережливый Гусев тут же принёс свой сундучок с нехитрым солдатским имуществом, из которого извлёк искомую пачку писем, адресованных Ивеличу, несколько фотографических портретов Ландсберга, его запонки, визитки, старые приглашения на балы и прочий хлам. На дне сундучка лежала непрезентабельная тетрадка с обгоревшими краями.

– А это что такое? – поинтересовался у солдата Ивелич.

– Тоже от барина моего, ваш-бродь, осталось. Он тетрадку в камин бросил, а она возьми да и не сгори: жару, должно, мало в камине было. Я потом и вытащил ее, сберёг.

– Зачем? Барские бумаги читать приспособился, прохвост?

– Никак нет, ваш-бродь! Читать не читал – потому как грамоте не обучен. А тетрадку жалко стало – думал, в мокрые сапоги бумагу набивать стану, для просушки. Только, ваш-бродь, бумага для сапог негодной оказалась – листы толстые да лощеные, мокротень плохо впитывали. Так и лежит тетрадка-то…

Ивелич брезгливо взял тетрадку в руки, раскрыл. Явный дневник, а почерк не Ландсберга… Тогда чей? Начал листать тетрадь – и всё понял: владелец дневника изобразил на внутренней стороне обложки «автограф»: отставной надворный советник Егор Алексеев Власов. Власов?! Бывший квартирный хозяин Карла?

Ивелич понял, что в его руки попало нечто важное. Он выдал Гусеву за его бережливость двугривенный и забрал дневник вместе с письмами и фотокарточками Ландсберга…

– Прочитал я тот дневник, Ольга Владимировна, и всё понял. Вел его Власов много лет. Записывал все. И про первую встречу с Карлом, и про дальнейшее житье-бытье. И про свои ростовщические дела, прохвост, писал – всё жалел, что не было у него в жизни возможностей и смелости «тяпнуть денег по-крупному». И про свои планы относительно Карла старый негодяй писал – всё в точности, как я вам уже докладывал, Ольга Владимировна. И про завещание в конце упоминал – заготовил его Власов не случайно, а ввиду запланированной им финансовой плутни. Писано было завещание на случай, если Ландсберга согласится на аферу и будет пойман. Старик не сомневался: в этом случае Карл непременно выдаст своего подстрекателя и шантажиста. Поняли расчет старого негодяя, сударыня? Ежели следствие дошло бы до Власова, тот бы свою духовную и погашенные векселя предъявил. Какой такой шантаж, господа сыскные? Окститесь! Как бы я гвардейца принуждал, если в его пользу все свои денежки оставил? Поклёп, господа!

– Какой ужас, граф! И сия правда столько лет была под спудом!

– Да, сударыня! Впрочем, не могу отрицать: старик за много лет вполне мог по-своему привязаться к Карлу и наследство намеревался оставить ему в любом случае. Кто знает?

– И вы полагаете, что Карл этот дневник не читал?

– Солдатика Гусева я как следует расспросил, сударыня. Карл накануне отъезда явился на квартиру рано утром. Принёс какие-то бумаги. Их он с собой снова забрал, а на тетрадку мельком поглядел, да и бросил в камин. И тут же ушёл на вокзал, к поезду. Обыск на квартире Карла полиция устроила уже после того, как Гусев прибрал тетрадку для своих «сапожных надобностей». Я убежден: не было у Карла времени читать дневник, сударыня!

Дитятева вскочила с места, и, ломая пальцы, закричала:

– Но почему? Почему Карл никогда не говорил мне об истинном лице этого мерзкого Власова?! И сам мучился столько лет, и меня мучил…

Крик прервался рыданиями.

– Про последнее у него спрашивать надобно, Ольга Владимировна. Сам диву даюсь. И никакой щепетильностью Карла объяснить не могу: в его же пользу все это!

Зевал Ивелич все чаще и чаще и вскоре замолчал. Ольга Владимировна, подождав,