на кусочки, но он не может – или не хочет – говорить «пробка» ни за грецкий орех, ни за сочную сливу, ни даже за саму пробку.

– Ладно, Боб, – говорит доктор Петров. – Хорошая птичка. – И тяжко вздыхает, словно это он виноват в нерадивости Боба.

Записав последний неверный ответ Боба, я закрываю журнал наблюдений. Доктор Петров подсаживает Боба на насест у окна, его обручальное кольцо пускает солнечный зайчик, и я прищуриваюсь, представляя, как где-то там у него имеется жена – высокая, решительная, ученая, как он.

Доктор Петров все равно угощает Боба сливой и оставляет его в покое.

– Теперь посмотрим, как получится у Алана.

Он снимает Алана с насеста. Шарлотта осталась с Олли в Птичьей гостиной, сегодняшнее утро у нее свободно. Она за два дня выучила слово «пробка», в награду получила увольнительную и сейчас радостно терзает ярко-розовую пробку. Олли, кстати, тоже – ему тоже выдают игрушки, хотя он бездельник, этакий прадедушка, которого семья балует из любви или из чувства долга.

– Ну как, готовы? – спрашивает меня доктор Петров.

Готова как никогда. Доктор Петров, я это заметила, любую оплошность принимает близко к сердцу, вот почему угодить ему для меня большое достижение. Я беру другой журнал для наблюдений, заношу число, время, обстоятельства и жду, когда доктор Петров начнет. Это официальные занятия, не разминка и не показательный прогон, и я чувствую себя настоящим ученым.

Доктор Петров берет пробку и показывает ее Алану, тот оживляется – помнит ее со вчерашнего и позавчерашнего занятий. Доктор Петров дает ему пощупать пробку клювом, потом забирает.

– Алан, смотри. Какая игрушка?

Алан задумывается на минуту, в его глазах плещется тоска.

– Синий, – робко говорит он. Вчера он говорил то же самое.

Пробка и вправду синяя, но ответ мы ждем другой. Я записываю неверный ответ.

Это не похоже ни на что другое, что было у меня в жизни, – наблюдать, как птица думает. Сколько интеллекта и желания понять в этих глазах. Алан знает, чего хочет доктор Петров, Алан знает, чего хочет он сам. Как, должно быть, мучительно испытывать недостаток в словах.

– Нет, Алан, – говорит доктор Петров. – Неверно. Пробка. Это пробка.

Доктор Петров поворачивается ко мне, и начинается представление. Он поднимает соблазнительную пробку к свету, к моему лицу.

– Вайолет, смотри. Какая игрушка?

Этот метод называется «модель-соперник» и основывается на работе немецкого ученого, доведенной до совершенства американкой, которую доктор Петров называет «та женщина из Кембриджа». Я изображаю «модель», демонстрируя поведение, которое, по замыслу доктора Петрова, должно имитировать птичье, и когда я делаю все правильно, то становлюсь «соперником» в борьбе за внимание доктора Петрова, и это выводит птиц на новый уровень – ведь они терпеть не могут, когда их лишают внимания. Особенно внимания доктора Петрова.

Работая «моделью», я должна медленно, с энтузиазмом и четко произнести «Пробка».

– Верно, Вайолет! – говорит доктор Петров. – Пробка! Молодец!

Знаю, что это глупо, но меня пронзает радость. Доктор Петров отдает мне пробку – награда за верный ответ, – и теперь мне полагается изобразить, будто пробка – именно то, чего я вожделею, представить ее как самую соблазнительную и лакомую награду. А это не так уж просто. Ведь это просто пробка.

Алан нахохливается – он яростно желает заполучить пробку. А я воркую над пробкой с минуту, пока не наступает время поменяться ролями. Я подношу пробку к лицу доктора Петрова:

– Доктор Петров, смотри. Какая игрушка?

– Пробка, – отвечает он.

– Верно, доктор Петров! Пробка! Молодец! – Я радуюсь, когда он хвалит меня, но еще больше мне нравится хвалить его.

– Какая замечательная пробка, – говорит он, когда я передаю ему игрушку. – Какая великолепная, удивительная пробка!

Я не могу сдержать смех, у него такой вид, будто пробка – это шоколадка «Годива» и героин разом. Но доктор Петров остается предельно серьезен, и столь же серьезно наблюдает за ним Алан.

Мы снова меняемся ролями.

– Вайолет, какая игрушка?

– Грррч, – говорю я.

Мы так условились.

– Нет, Вайолет. Неверно. – Он поворачивается ко мне спиной на две томительные секунды, как будто я его невероятно разочаровала.

По-моему, я чувствую себя как Алан, тоскующий по вниманию доктора Петрова, и вот это внимание снова обращено на меня.

– Давай еще раз, Вайолет. Какая игрушка?

Я опять издаю бессмысленный псевдоптичий звук, и доктор Петров опять выговаривает мне, поворачивается спиной. Через несколько секунд он снова разворачивается ко мне.

– Давай еще раз, Вайолет. Какая игрушка?

– Пробка.

– Верно, Вайолет! Пробка! Молодец!

Так мы и продолжаем, туда-сюда, снова и снова, пока он наконец не обращается к напряженно замершему Алану:

– Алан, смотри. Какая игрушка?

Алан медлит, он явно весь на нервах, бедняга.

– Про, – говорит он.

Понадобится какое-то время, прежде чем Алан выдаст все слово, но «про» вполне заслуживает лакомства.

– Верно, Алан! – радуется доктор Петров. – Пробка! Молодец!

Так оно и есть, Алан и вправду молодец, он уже знает нужное слово, но пока не может его произнести. Это требует тренировки – как, скажем, если учишь русские слова. Язык должен освоить новые движения.

Доктор Петров отдает приз Алану, который отрывается по полной, с упоением терзая пробку. Я записываю частично правильный ответ Алана в журнал наблюдений, а доктор Петров откидывается на стуле, как только что хорошо отобедавший человек.

– К концу недели он освоит слово.

– Согласна. – Я жутко рада за Алана, за доктора Петрова. За себя. Маленькие удачи – птицы нас этому учат.

– Вайолет, должен вам сообщить. Миссис Роча уходит от нас.

Вот это новость. Миссис Роча проработала здесь так долго, что пух от ее пряжи буквально повсюду: на раковине в туалете, в птичьей коробке с игрушками, между страниц журнала в приемной.

– Оказывается, она желает переквалифицироваться в бабушку, – объясняет он. – И погреть косточки под солнцем Аризоны.

Солнечные ванны в его интерпретации – что-то из курса молодого бойца.

– Она мне ничего не говорила.

– Миссис Роча – запертый сейф. Знаете, что внутри?

– Нет.

– Пряжа. – Он качает головой. – Вы неплохо освоились. Следуете инструкциям. К тому же понимаете птиц. – Он не улыбается. – Я хочу предложить вам ее работу.

Я провела здесь достаточно времени, чтобы узнать, чего я не знаю, – а не знаю я почти ничего.

– Мне моя работа нравится, – говорю я.

– Вы продолжите заниматься ею.

– И работой миссис Роча тоже?

– Как вы думаете, чем целый день занята миссис Роча? – вопрошает он. – Составляет расписание. Разбирается с финансами, которых обычно нет. От случая к случаю заставляет меня давать интервью. Все остальное время она вяжет свои платки.

– Доктор Петров, она делает гораздо больше, – возражаю я.

Вообще-то, если подумать, миссис Роча