оказавшись у себя в квартире, расстилаю шаль на кровати и смотрю на эту красоту, которая теперь моя, и совсем как птица, запоминающая название, повторяю снова и снова, касаясь ярких лоскутов, словно из них состоит карта моей жизни: «Ты здесь. Ты здесь. Ты здесь».

Глава 19

Харриет

Когда Харриет свернула на Ривер-роуд, у нее зазвонил телефон. Она остановилась рядом с полем, фиолетовым от мелких цветов, отсюда была видна венчавшая подъем колючая проволока.

– Софи, у меня только две минуты, – сказала она. – Начинается Книжный клуб.

– Расскажи мне, что сейчас перед тобой.

– Поле, покрытое цветами, первое дыхание лета. Все очень поэтично, только здесь еще тюрьма.

– Ха. – На том конце замолчали. – Расскажи мне про Корин.

– Ах, она была истинной женщиной, – сказала Харриет. – Софи, ты что, плачешь?

– Луис ушел.

– Дорогая моя…

– К парикмахеру по имени Тодд, тетя. Хуже клише не придумаешь.

– Ты справишься, Софи. В этом смысле ты точно как мама.

– Повтори.

– Ты точно такая, как твоя мама. Которая не стала бы рекомендовать союз без секса.

Софи издала нечто похожее на смешок – хороший знак.

– У нас не был союз без секса, чтоб ты знала. – Она шмыгнула носом. – Да и никакой не союз это был.

– Ты достойна лучшего, София Джейн. Это тебе мама передает. – Харриет посмотрела на часы. – Позвоню после клуба и буду рассказывать про Корин сколько захочешь. – Хорошая история про Корин обычно срабатывала. В том числе для самой Харриет. – И между прочим, мне он никогда не нравился. Отвратительный музыкальный вкус.

– Какая же ты врунья, – сказала Софи. – Люблю тебя.

На входе Харриет устроили тщательный досмотр – не обыск, но близко к тому, раньше такого не бывало. Попав в блок, все еще занятая мыслями о Софи, она обнаружила, что Комната для свиданий занята. Там сидел бледный мужчина в синем костюме и разговаривал с Доной-Лин, его раскрытый портфель лежал на столе.

– Дальше по коридору, – рявкнул похожий на робота надзиратель, которого она про себя называла Истуканом.

Он отправил ее в «компьютерную комнату» – большую подсобку без окон, которая казалась крошечной из-за штабелей коробок и неработающих мониторов.

Женщины уже собрались, каждая с нагрудным значком одного из трех цветов: зеленого, желтого, красного.

– Это наш статус, – пояснила Джасинта, щелкнув по зеленому значку. – Минимальный, средний, максимальный.

Харриет не спросила, где какой, и так догадалась.

– В Книжном клубе можете их снять, если хотите.

– Только не сегодня, – сказала Рене. – Большие шишки заявились.

Прямо за дверью из толстого стекла стоял Истукан – неподвижный, как и полагается истукану. По коридору шествовала процессия из людей казенного вида – мрачные мужчины в унылых костюмах, явно какая-то проверка, вот почему все на взводе.

– Будет нам здесь туго, ну чисто в заднице, – сказала Шейна. Левый глаз у нее был подбит и опух.

У нее и у Дженни Большой значки были красные. У всех остальных либо желтые, либо зеленые.

Женщины расположились в слишком тесном пространстве, Харриет огляделась.

– Ну что ж, день вполне подходящий для Йейтса, – сказала она. – У моей племянницы сердечная рана.

– О-о, – сказала Эйми. – Тот парень-гей?

– Откуда…

– Буки, – рассмеялась Рене, – он слушает Адель.

Истукан наблюдал за ней. Что ему там слышно, за дверью?

– А Дона-Лин придет? – спросила она.

– Встреча с адвокатом, – ответила Дезире. – Ходатайство на новое рассмотрение дела.

Мариэль невесело хмыкнула:

– Все знают, скольким девчонкам удается добиться нового рассмотрения.

– Это от безнадеги, – заметила Дженни Большая. – Когда длинный пробег, в последние пару лет становишься дерганой.

– В ходатайстве отказано, – пробормотала Шейна, утирая подбитый глаз. – Давайте читать.

И они стали читать. Испробовав до этого нескольких современных поэтов, они прочно вернулись к романтическому лиризму Уильяма Батлера Йейтса. После многих лет в школе Харриет понимала, что любая группа, какой бы разнородной она ни была, постепенно обретает свои особенности. Ее нынешние подопечные всем Книжным клубом решили, что они непонятые души, родившиеся не в ту эпоху, и доказательством тому стал Уильям Батлер Йейтс.

Пока мужчины в костюмах то появлялись в коридоре, то исчезали, следуя за начальником тюрьмы, – почти пародия на экскурсию по университету – Харриет представила первое стихотворение дня, «Молитва о дочери», длинное, но не путаное, порождающее приглушенный шепот материнского понимания.

Я за малютку целый час молился, – читала Дороти, – над башней нашей ветер с моря злился…[24]

Читали по очереди, двигаясь по кругу, как сидели за столом – что-то вроде эстафеты чтения, лишь Шейна и Эйми читать отказались, подняв палец, – такая система вполне укоренилась. Каждая чтица интуитивно понимала, когда остановиться, следующая – когда вступить, но вот очередь доходила до Шейны и Эйми, и та, что была следующей, невольно делала паузу на секунду-другую, как бы отдавая должное присутствию Шейны и Эйми.

О, дочь моя, цветущим древом будь, – читала Джасинта, – а мысли пусть легко находят путь, как те вьюрки, что, преданы веселью…

Женщины кивали, слушая, как родитель обращается к своему дитя. Мир, казалось, затих, лишь за стеклянной дверью монотонно бубнили мужские голоса.

Пусть люди хмурятся, пусть ветры ноют,

Кузнечные мехи пусть дико воют,

Душа же счастлива и так.

Последние строфы женщины читали, понизив голоса, передавали эстафету друг другу быстрее. Харриет смотрела на них и представляла детей, у которых отобрали матерей, и они ждут их дома, под чьей-то опекой или, как в случае с Эйми, в милостивом загробном мире.

– Что такое вьюрки? – спросила Мариэль.

– Вьюрок – птичка певчая, водится в Европе. – Иллюстрации из коллекции Лу, которые Харриет принесла с собой, остались у охранников. – Лу много знал о птицах. Он вообще много знал. Я же просто таскалась с ним в походы, где сплошные клещи вокруг, то карабкалась на гору, то сползала с нее.

– Буки, да он просто вас испытывал, – сказала Дезире.

– Эй, на Лу не наезжать, – вскинулась Дженни Большая. – Он же не виноват, что любил свежий воздух.

– Это был его единственный порок, – сказала Харриет, но шутки не получилось.

Она не могла постичь мужчин, которых эти женщины любили прежде, а то и до сих пор, – мужчин, что вышвыривают в окно кошек и детей. Почему в этом мире столько дурных мужчин? И почему она сама таких почти и не встречала в своей жизни?

– А знаете что? – глядя на листок со стихотворными строками, сказала Киттен. – Йейтс вроде как хочет, чтобы у его дочери своего мнения не имелось.

– Просто он не хочет, чтобы это мнение причинило ей боль, – возразила Дороти.

В этот момент дверь открылась и в комнату вошла Дона-Лин – разрумянившаяся,