В глазах потемнело так стремительно, как будто кто-то ссилой ударил его по голове. В поле зрения у него почему-то остались собственныепальцы, ползущие по обшивке двери и словно оставлявшие кровавый след, а потом иони исчезли.

Он упал вперед, уткнулся головой в руль и больше нешевелился.

Хлопнула пассажирская дверь, и опять все замерло.

* * *

Человек, притаившийся за фурами, ждал очень долго. Он не могуйти, не сделав свое дело, и не мог выглянуть, чтобы посмотреть, чтопроисходит, потому что боялся выдать себя.

Сидеть ему было неудобно, ноги затекли и болели, ныла спинаи было страшно, что сумасшедший мужик все-таки вытащит его из укрытия. Человекпочти не дышал, лишь иногда тоненько и почти неслышно скулил от страха и боли всведенных ногах.

Ему хотелось бежать, спасаться, но было еще нельзя, все ещенельзя, и он заставлял себя ждать, ждать, ждать, и ему стало очень жалко себя.

Потом он выбрался из укрытия. Идти было трудно, потому чтоноги не держали его, и, скуля и перебирая руками по грязным бортам фуры, он выбралсяна освещенную площадку. Свет бил прямо в глаза, и человек щурился, силясьразглядеть, что там, за светом Там стояла машина, двигатель в ней работал и,кажется, кто-то сидел.

Ужас, которому не было названия, обжег так, что стало нечемдышать.

Все. Это конец. Его схватят и… и…

Из машины никто не выходил. Человек помедлил, а потомосторожно приблизился. В машине сидели двое. Один, кажется, спал, уткнувшисьголовой в руль.

Второй тоже был неподвижен.

Человек сделал еще шаг, готовый ринуться в сторону и бежать,пока не кончатся силы, но ничего не происходило.

И тут он увидел.

В боку второго, кажется, с той стороны, где сердце, торчалнож. В свете фонарей была отлично видна отполированная пластмассовая ручка сдлинной загогулиной.

Хуже всего оказалось то, что человек, выбравшийся из-зафуры, отлично знал этот нож.

Медленно, как в кино, человек поднял руку в грязной перчаткеи зажал себе рот.

* * *

— Тише, Юра, ну что вы топаете, как слон?!

— Я стараюсь.

— Вы топаете.

— Просто я тяжелый.

Она оглянулась на него и посмотрела сердито.

Она была похожа на Одри Хепберн из старого фильма, хотя онни за что не смог бы объяснить, что именно похоже. Глаза?.. Волосы?..

Ему очень не нравилось, что она так похожа, и, чтобыпрогнать Одри, он сказал громко:

— А почему мы шепчем? Мы надеемся здесь кого-то застать?

Она зашикала на него, и он послушно замолчал.

В доме соседа было тихо и тревожно, как будто дом знал, чтослучилось нечто страшное, прислушивался к звукам, не спал.

Бедный дом, подумал Юра Латышев. Скоро здесь все изменится,и ничего и никогда не вернется.

Неизвестно почему, он всегда испытывал нежность к старикам истарым домам.

— А свет? — все тем же театральным шепотом спросила Анфиса.— Вы думаете, мы можем зажечь свет?

— Я бы не советовал, — сказал он быстро, вспомнивхрустнувшую в саду ветку. — У меня есть фонарь, я могу посветить, если выскажете куда.

— Пока никуда не надо, — отозвалась она сердито. — А откудавы знали, что в кухне можно влезть в окно?

Они влезли в соседской дом через форточку. То есть первымвлез Юра и открыл Анфисе окно. Ей даже вспоминать было страшно, что онаиспытывала, когда лезла в чужой дом, где произошло убийство, через форточку.

Юре не хотелось объяснять, но он знал, что все равнопридется.

— А я уже лазил, — прошептал он и улыбнулся в темноте,представив, какое у нее теперь, должно быть, выражение лица. — В прошлом году.Вы не пугайтесь, Анфиса.

— Да я и не пугаюсь, с чего вы взяли, что я…

— Чш-ш-ш. Меня сосед тогда попросил, Петр Мартынович. Ондверь захлопнул, а ключи забыл. И он же мне сказал, что влезть можно только вкухне, через форточку. Там грузовик впору протащить, не то что человека!.. Явлез, открыл ему, и он мне потом сказал, что теперь всегда форточку будет назадвижку запирать.

Кажется, соседу тогда не понравилось, что Юрий так легко ипросто забрался в его дом. С одной стороны, он был ему благодарен, конечно, чтоне пришлось тащиться в Аксаково, искать там местного умельца дядю Жору с егонабором инструментов и ругательств времен Первой мировой войны. А с другойстороны, Юра тоже не вызывал у Петра Мартыновича никакого доверия. Кроме того,Юра был… как бы это сказать… перебежчиком из чужого, враждебного лагеря, где непризнавали гуано и не сажали помидоров, а барствовали на лужайке!

— Так если она все время была открыта… — начала Анфиса иприкусила язык. Ей не хотелось до времени посвящать Юру в свои догадки, он бысчел их смехотворными, или, что еще хуже, он мог оказаться замешанным во всеэто.

Анфисе не хотелось, чтобы он оказался замешанным. Нехотелось, разумеется, из соображений бабушкиной безопасности, из-за чего жееще!..

— Что? — спросил Юра. — Если форточка все время былаоткрыта, то что?..

— Ничего.

Он решил, что должен объяснить.

— Анфиса, — зашептал он быстро, — она была не все времяоткрыта. Утром, когда мы приехали и нашли… труп, форточка была закрыта. Назадвижку. Я сам ее открыл.

Она обернулась и посмотрела на него. В полутьме старого домаее глаза казались очень темными, и рот казался очень темным.

Интересно, какова она на вкус?

На вкус и цвет товарищей нет. Добавить липового цвету инастаивать три часа. На каждый роток не накинешь платок.

Нет, это про другое, кажется.

Одри Хепберн!..

— Зачем вы ее открыли?

— Я собирался сюда вернуться.

— Зачем?

— Чтобы… кое-что посмотреть.

— Что именно?

— Сейчас… в комнате я вам покажу.

«А вдруг он меня убьет?» стремительно пронеслось в голове. Вдоме никого нет, и здесь уже было убийство. Магия места, которую придумал ПетрВайль совсем по другому поводу, ощущалась повсюду.

Убийственная магия места.

Бабушка знает, что она пошла с Юрой «на дело». Клава тожезнает. Если с ней что-то случится, они позвонят всесильному Ивану Ивановичу, ион приедет, и Юре тогда несдобровать.