— И еще неощипанные фазаны и зайцы, — поддержала его Анфиса,— как на фламандском натюрморте.

— Куда вашим фламандцам до запасливого русского мужичка!

— Это точно.

Он вытащил из-за ремня снятый со стены портрет, пристроилего на пол и вдруг лег на живот, подтянул рукав и зачем-то сунул руку в щельмежду бревнами.

— Что там? Дохлая мышь?

— Сами вы дохлая мышь!

Что-то звякнуло, и он вытащил руку:

— Смотрите.

Это был спичечный коробок и свечной огарок.

— Вот вам и свеча. Электричества у него в подполе нет, онздесь специально держал свечу и спички. Чтобы светить себе, когда лезешь засамогоном.

— Вам бы только за самогоном!..

— Это точно. Держите фонарь.

Он перекинул вниз ноги, нащупал ступеньку лестницы, котораябыла прислонена с одной стороны, подтянул себя на руках и спрыгнул вниз.

— Ну что там?..

Юра стоял в погребе и оглядывался по сторонам.

— Что, что там?..

Анфиса лежала на животе, и свет, который был у нее враспоряжении, весь сливался вниз, туда, где Юра оглядывался по сторонам итрогал рукой стены, и она изо всех сил старалась не ударяться в панику.

Теперь ей казалось, что привидение со старого портрета — внемецких погонах и фуражке с высокой тульей — сейчас приблизится неслышно,столкнет ее вниз, аккуратно закроет тяжелую крышку, а сверху поставит тяжелыйбуфет, и больше никто и никогда не найдет Анфису Коржикову и бывшего мента ЮруЛатышева!

Юра вдруг пошел по проходу между банками, пригибаясь и неторопясь, и ей стало совсем… неуютно.

— Юра, вы куда?!

— Там что-то… есть. Я взгляну.

— Юра, не уходите, я боюсь!

Он задрал голову и посмотрел вверх.

— Ничего страшного. Я здесь.

— Нет, не уходите!

— Анфиса.

— Я тут одна не останусь!

Он помолчал, нагнулся и стал рассматривать полки.

— Тут кругом воск. Белый, как у него на руке. Он был здесь вту ночь, когда его убили. Я должен проверить.

— Юра, я с вами!

Тут она сообразила, что ведет себя в полном соответствии справдой жизни, регулярно демонстрирующейся в американском кино, именно ей, какглавной героине, он и должен поддать под зад в финальных кадрах. Все это онаосознала, но тем не менее проскулила тихонько:

— Юра…

Он вдруг повернулся, сделал шаг назад, задрал голову иоказался с ней нос к носу.

— Анфиса, если хотите, я могу проводить вас домой.

— За… зачем?

Его нос возле ее собственного Анфису нервировал.

— Вы боитесь. Вы боитесь или не боитесь?

— Боюсь.

— Я провожу вас домой.

— А потом что?

Он шумно вздохнул.

— Вы будете пить чай с бабушкой и Клавдией Фемистоклюсовной.

— А вы?

— А я вернусь сюда.

— Господи, вот я и спрашиваю — зачем?!

Ничего она не спрашивала, просто тянула время, и они оба этопонимали. Вариантов было два: или она отправляется домой на самом деле, или ейпридется спускаться за ним в подвал и там, среди банок с огурцами и бутылей ссамогонкой, искать нечто, трудно вообразимое.

А подвал — она еще немного подъехала на животе к краю ивытянула шею, — подвал довольно длинный и, кажется, сужающийся.

— Дайте мне руку. Я так не слезу.

— Вы… уверены?

Анфиса засопела и стала потихоньку съезжать в дыру подполом.

— С той стороны лестница. Можно по ступенькам.

— Я упаду. Ненавижу лестницы.

Анфиса сунула руку ему в ладонь, оттолкнулась и спрыгнулавниз. Юра поймал ее и осторожно опустил на пол.

И что?

И ничего?

Позвольте, а как же романтическое чувство, которое, по идее,должно было охватить обоих от неожиданной, особенной близости — да еще подпокровом ночи, да еще в чужом подвале, да, еще, так сказать, перед лицомнеизвестной опасности?! А все эти запахи и звуки, а обостренное восприятие, ато, что «никто и никогда раньше ничего подобного не чувствовал»?! А случайное,мимолетное объятие среди соленых огурцов и маринованных грибов?! Даже нет, необъятие, а случайное прикосновение, дрожание волос, блеск глаз?! Все, стольлюбимое романистами во все времена?!

Ничего. Ничего!

Юра Латышев, озабоченный, видимо, вовсе не дрожанием волос иблеском глаз, а соседским подполом, аккуратно поставил ее на свободное место испросил негромко:

— А где фотография? Та, со стены?

— Там осталась.

— Надо взять, — велел он самому себе, потянулся, пошарил,достал портрет и опять сунул его себе в штаны. — Видите? Вон там?..

— Что?

— Как будто дверь. Видите?

Анфиса выглянула из-за его плеча. В кирпичной стене на самомделе была дверь.

— Господи, — пробормотала она, — только этого нам нехватало!

— Хорошо бы узнать, что здесь было раньше, — опять себе поднос проговорил Юра. — Странно. Дом не слишком старый, а такое впечатление, что…

— Что?

— Что подпол старый. И фундамент тоже. Видите, какиекирпичи? При советской властей таких уже не делали.

Анфиса посмотрела. Кирпичи как кирпичи.

Юра осторожно протиснулся вперед, остановился и нагнулся,чуть было не подддав ей джинсовой задницей.

— Вот его свеча, — сказал он, рассматривая что-то на полу. —А вот чем его… усыпили.

И двумя пальцами он поднял с пола прямоугольный кусоктолстой тряпки. Анфиса схватила его за плечо.

— Что это такое?

Юра издалека потянул носом и слегка отодвинул вытянутуюруку, в которой была тряпка.

— Не надо ее нюхать. Нанюхаетесь, голова будет болеть.

— А что? Что это такое?

— Хлороформ, надежное проверенное средство. Как раз временПервой мировой войны, по которой вы так скучали.