Мы с ней сразу полюбили друг друга. Не знаю почему, но меняс детства тянуло к простым русским женщинам, ну к тем, что и коня… и в избу…

Баба Уля была как раз такая.

— А-аа! — радостно закричала она, увидев меня. — Сонька! Даиди же я тебя поцелую!

Терпеть не могу целоваться с пьяными и избегаю этого всюжизнь, но с ней я поцеловалась охотно. Она сгребла меня в охапку, придавиласвоей необъятной грудью и не отпустила до самого утра.

— Да Татьяна, налей же ты Соньке, красавице нашей. Да большелей, больше, мне для нее ничего не жалко. Да пей, Сонька, пей. Пей да незакусывай.

Баба Уля с любовью завела прядь моих волос за ухо, синтересом потрогала мои сережки и чмокнула меня в лоб.

— Красивые висюльки, — сказала она. — Те, что ты мне дарила,хуже. Эти лучше.

— Я вам и эти подарю, — пообещала я.

— Ой, да Татьяна, налей же Соньке! — пуще прежнего закричалабабуля. — Да мне же для нее ничего не жалко. Пей, Сонька, пей и теперьзакусывай.

Я выпила, закусила и, пока еще не поздно, быстренько перешлак делу.

— Татьяна, ты друга моей Маруси знаешь? — спросила я.

— Друга Сонькиной Маруси ты знаешь? — тут же продублировалавопрос баба Уля. Татьяна задумалась.

— Мордатый такой? Здоровый, краснорожий? — спросила она.

— Ну, есть немножко, — согласилась я.

— Знаю.

— Она знает, — перевела Уля, которая не могла оставатьсябезучастной.

— Татьяна, помнишь, я приходила к тебе за ведром и тряпкой?

— Ну, помню.

— Это было в воскресенье, а перед этим была суббота. Таквот, вспомни, пожалуйста, ты его видела в тот день, в субботу? И если видела,то где?

— Да, вспомни, где видела, и наливай, — вставила баба Уля.

Татьяна не послушалась. Она сначала налила, а потом вспомнила.

На другом конце стола затянули песню, и баба Уля, невыпуская меня из объятий, тут же присоединилась своим зычным контральто:

— Не-ее моро-оозь меня-яя…

Это дало мне возможность оставить стопку нетронутой. Татьянабыстренько опрокинула в рот свою, наспех закусив огурцом, вплотную придвинуласько мне и закричала, стараясь перекрыть поющих:

— В тот день я видела его два раза. Татьяна показала двапальца и повторила:

— Два раза.

— Где? — прокричала я из-под мышки бабы Ули.

— Первый раз в кустах, а второй во дворе. Мы как разпровожали Барбоса.

Это Борька, двоюродный брат нашего Коли по материнскойлинии. Потом мы пошли сажать его на поезд. Я-то не пошла, только до метропроводила и вернулась.

Тогда-то и увидела их.

— Кого их? — закричала я.

— Ну этого… Ваню, что Марусин друг, Сережку, что друг твоегоЖеньки, и самого Женьку. В кустах они лежали и песни орали. Их еще хотели вмилицию забрать за хулиганство, но я сказала, что это наши, из соседнего дома,ну и…

— Татьяна махнула рукой, мол, обошлось все. — Осталисьспокойно лежать в кустах. Никто их не тронул, — добавила она и потянулась кбутылке.

Я запаниковала.

— Татьяна, подожди! Уже и без того я плохо соображаю. Неналивай пока.

— Я налью, и пусть стоит, — успокоила она меня.

— Значит, ты видела Ивана Федоровича в кустах? И всех троиходновременно тоже?

— Да, и даже пела с ними. Я надела новый халат, а они мнеего испачкали.

Она обиженно надула свои красивые пухлые губы. Надо отдатьдолжное, несмотря на обилие гостей и хронические встречи и проводы, Татьянакак-то умудрялась сохранять в квартире удивительный порядок. В нашем доме онавсегда славилась чистоплотностью, чего никто не может сказать о Старой Деве, укоторой бигуди и те грязные. Поэтому я поняла ее обиду. Испачканный халат — этопроблема.

— Татьяна, реши мне такую задачу, — прокричала я, посколькугости в это время как раз взяли самую верхнюю в песне ноту. — Почему в кустахты видела всех троих, а Старая Дева — одного Евгения?

Задавая вопрос, я не слишком надеялась получить ответ, ноТатьяна меня удивила.

— И я видела Евгения в кустах, только уже одного.

Я потрясла головой:

— Ничего не пойму! Как же это?

— Это позже было, я в круглосуточный за хлебом ходила, —пояснила она и добавила:

— Правда, лежал он уже в наших кустах.

— Как в «наших»? А какие кусты не наши?

— Те, в которых они раньше лежали. Песня неожиданнозакончилась.

— Надо промочить горло, — сказала баба Уля, — пересохло, — иТатьяна бросилась наливать.

Я терпеливо дождалась, пока все выпьют и даже выпила сама,поскольку мне снова начало казаться, что кто-то стоит за моей спиной, хотя яточно знала, что непосредственно за моей спиной находится лишь крепкая рукаУли.

— Да что ты ерзаешь, красавица ты наша? — спросила она,поднося очередную стопку ко рту. — Не ровен час пролью.

Она пропускала стопки парами, закусывая после второй.

— Опять? — спросила Татьяна, которая была в курсе моихпроблем.

— Да, — кивнула я. — Стоит.

— Да что стоит-то? — заинтересовалась баба Уля. — Слово-токакое хорошее.

— Кто-то все время стоит у нее за спиной, — пояснила за меняТатьяна. — Она уже и к психиатру ходила.

Баба Уля отпрянула и внимательно посмотрела в мое лицо.

— Ой, девка, сглазили тебя. Дурные люди сглазили. Ты вотчто, красавица наша, сходи к колдунье. Есть тут у вас колдунья одна. Со всегосвета к ней приезжают, а ты рядом живешь и дойти не можешь. Я уж всем еще впрошлый раз адресок дала. Все ту колдунью хвалят. Кому что надо — нашла, всехмужьев взад вернула и родовое проклятие всем сняла. Тань, ты своди ее потом,пусть полечит.

Вон Валентина ваша — на что дура, и та ее хвалит.

Я изумленно посмотрела на Татьяну.

— А Валентина — это кто?

— Да Старая Дева наша, — рассмеялась она.

— Надо же, у нее и имя есть, а я его совсем забыла, такойхороший она человек.

— Имя-то есть, а ума нет, — согласилась со мной Татьяна. —Представляешь, совсем спятила, уж и живет почти у той колдуньи. Может, и всамом деле сходишь? Хвалят.