пространстве. В небе образовались просветы, в них песчинками проглядывали странно неподвижные звезды. Вновь вспыхнула Полярная звезда. «Господи, сделай так, как я прошу! Пусть все мы умрем, вплоть до невинных младенцев в утробе матери!» Так молилась Бригитта, спокойная, прямая, в зрачках ее еще отражался бесчеловечный свет молний, то угасая, то вновь судорожно вспыхивая, словно догорающие угли… Громовая симфония внезапно прекратилась. Отдельные прожекторы еще посылали в небо свои лучи, точно взмахи раненых крыльев, но и они угасли. Каменные волны черного океана города будто воспряли, но над вокзалом и промышленным пригородом стелился рыжеватый дым, распространяя отвратительную вонь… Сирены возвестили об окончании воздушной тревоги…

Бригитта сошла вниз. Из подвала поднималась фрау Хоффбергер. Это была славная женщина, потерявшая мужа на первой войне, любительница поболтать. «Где вы были, Бригитта? Я так за вас волновалась. Но все в порядке, правда? Вы слышали, как наши стреляли? Герр Флатт, который, как и мой муж, воевал еще в ту войну, сказал, что нас атаковали по меньшей мере сто самолетов, они понесли потери и бежали, это великая победа, наш город может ей гордиться, Бригитта, у меня голова разболелась, а госпожа Закс упала в обморок, когда начали палить наши орудия! Она взяла с собой своего пуделя, нужно ка-те-го-ри-че-ски запретить брать животных в убежище, я, конечно, понимаю, что бедные звери рискуют не меньше нас, что для некоторых они как члены семьи, но существуют все-таки правила гигиены и морали… Ну вот, теперь все кончилось, я спокойна, они нескоро вернутся после такого разгрома. Завтра вы увидите, что их петарды наделали больше беды, чем весь этот грохот (фрау Хоффбергер хотела сказать обратное), герр Флатт утверждает, что американцы плохие летчики, они падают сразу, как только их слепит прожектор… Господин Йохль с ним спорил, он был так возбужден, что мне пришлось потянуть его за рукав и сказать: «Не говорите так, господин Йохль, если на вас донесут… Я, конечно, не сомневаюсь в вашем патриотизме, но все-таки…» Он прослезился как женщина, и всё, и это бывший солдат, социал-демократ! Электричество не работает, завтра его починят, я уверена… Ах, скоро уже день, а я потеряла два часа сна…»

– Спокойной ночи, фрау Хоффбергер, – сказала Бригитта. – Идите, ложитесь спать.

Возвратившись в комнату, Бригитта несколько раз провела руками по лицу, будто хотела сорвать невидимое покрывало и стереть следы волнения… В фарфоровом цветке горела свеча. Сколько цветов понадобится для тех, кто погиб этой ночью, сколько цветов! Огромный цветок из света и огня – для города, для нас всех, Господи! Для мира! Бригитта открыла старинную железную шкатулку с Его Письмами, разложенными по датам и перевязанными ленточкой. Некоторые послания, переданные полевой почтой, содержали лишь слова любви, но были и другие, рвущие душу, которые тяжело читать; они пришли после сообщения о Его Смерти На Поле Брани За Народ И Родину: фотокопия официального извещения, выписка из приказа по дивизии и фотография Железного Креста, всё посланное родителями жениха невесте…

Время спуталось, оборвалось, но это произошло потом, то есть после прихода похоронки, но до первой бомбардировки. Пришел солдат в увольнительной, в серо-зеленой форме, застенчивый мальчик с суровым лицом, который представился просто Гюнтером, и положил на стол пакет со словами: «Вот Его письма. Я прочел их, так Он хотел. Вся Германия должна прочитать их… Прощайте, фройлейн.» «Но вы не можете уйти вот так!» – воскликнула Бригитта, охваченная отчаянием. Он снял потрепанную пилотку, которую только что надел.

У него были короткие волосы, жидкие светлые брови, лицо выздоравливающего молодого спортсмена. Казалось, ему стоило труда заговорить. «Простите, фройлейн, я…»

– Вы были его другом?

– Да.

– Вы знаете, как он погиб?

– Да.

– Я хочу знать все. Я должна.

Он, наверно, думал, хватит ли сил у Бригитты, и какая тоска кроется за ее слабыми силами. Frauenkind, женщина-ребенок, есть еще Mannerkinder, мужчины-дети; они идут в атаку, хотя и боятся, больше чем огня и смерти, показать свою слабость; из них получаются хорошие солдаты и героические жертвы (но плохие раненые, плаксивые, и из-за этого с трудом выздоравливающие…). Бригитта поняла, что он причинит ей жестокую боль, без околичностей, из чувства своеобразной безжалостной дружбы. Она взмолилась: «Говорите же, я ничего не боюсь…»

– Он не страдал… Мгновенная смерть. Десяток пуль в грудь, живот… Это были опытные стрелки. Почти в упор…

Грудь, живот, тело – это слова для Бригитты существовали как бы отдельно от своего человеческого содержания. «Что ж, – сказала она, – хорошо, что его лицо не пострадало…» И она поняла, что сейчас он опять причинит ей боль, но какая боль возможна после такого?

– На его лице было лишь выражение удивления.

Бригитта улыбнулась, словно сбросив часть груза. Удивление исчезновению, тайна и конец тайны, ей было нужно только это. Неожиданные слова заставили ее покачнуться. «Что? Что вы сказали? Я не поняла…»

– Я сказал, что его убили наши, его и экипаж его танка.

– Наши? Какие наши?

– …Другие, – с ненавистью сказал солдат. – Убийцы. Ну да.

Есть и такие. Быть может, так надо… Настрой этого экипажа был известен, понимаете? Я сам только потом понял. Ими пожертвовали, они не должны были возвратиться с задания… И все же они вернулись, такое бывает. Тогда элитный взвод расстрелял их на линии огня…

Слова медленно проникали в мозг Бригитты. Такого не забыть. Удивления не было.

«Фройлейн, так и с генералами бывает…» «Да, да, я понимаю, от всего сердца спасибо, что рассказали мне правду…» Правда… Наши, другие, убийцы…

* * *

Время разорвано в клочья, и письма бойца – разрозненные клочки бумаги. Бригитта перечитывала лишь отдельные отрывки.

«…Мы отступаем через сожженные деревни. Земля, словно убитая. В погребах еще живут люди, они боятся нас, прячут изнасилованных женщин и все-таки порой просят у нас есть; а существа, которые когда-то были женщинами, продают себя. З. сказал, что их следовало бы прикончить из жалости, а сам дал им хлеб… Хлеб упал в грязь, они подобрали его. Мы превратили эту страну в пустыню, может, всё и не так, но ничего иного я не видел. М. объяснил стратегию отступления. Он единственный, кто думает и говорит, он утверждает, что теперь нам предстоит сражаться с Америкой, а цели фюрера в России достигнуты… Как сражаться с Америкой? – спросил я. Он считает, что существуют тайные армии, научные разработки. Рассуждает о стратосфере, не зная, что это такое, как об огромном магическом пространстве, где будет действовать самое разрушительное оружие. Он упрямый, храбрый, под благородной формы лбом ум у него какой-то незавершенный.