— Я не могу выгнать твою мать из ее собственного дома! Она же возненавидит меня!

— Джорджи, моей матери давно пора уступить кому-то роль, которую она играла всю мою жизнь. Моя женитьба станет прекрасной возможностью вырвать власть из ее цепких пальцев, позволив ей не потерять лицо. Я уже некоторое время искал подобную возможность и прошу тебя выступить со мной единым фронтом. Неколебимо.

— Что ж, Эдмунд, раз ты просишь, я, конечно, так и сделаю, но… В отличие от нее меня не учили, как нужно вести хозяйство. Мачеха привила мне манеры леди, насколько это было в ее силах, но она ведь не… не знатная дама, так? — Щечки Джорджи мило раскраснелись. — Откуда ей было узнать о царящих в домах аристократов порядках?

— Процитирую-ка я тебя саму. Все, что тебе нужно делать, — это оставаться самой собой. Хотя, — добавил он, быстро соображая, — для моей матери будет утешением, если время от времени ты станешь обращаться к ней за советом. И еще. Теперь она пришла к выводу, что ты отлично мне подходишь, по крайней мере в одном отношении. Как правило, ты полна жизненной энергии, которая, по ее мнению, должна превзойти нехватку силы у двух последних поколений графов. Моя матушка ожидает, что ты подаришь ей никак не меньше полудюжины внуков.

— Как это глупо с ее стороны.

Эдмунд вздрогнул.

— Да, но…

Он собирался объяснить, что постарается избавить Джорджиану от неловкой ситуации и не станет говорить матери, что брак его будет фиктивным. В таком случае, когда дети у них так и не появятся, матушка сможет обвинить в неспособности их зачать своего сына. Его плечи достаточно широкие и крепкие, чтобы взять на себя всю вину.

Пока Эдмунд мучительно подбирал нужные слова для объяснения, Джорджиана повернулась к нему, сверкая глазами от негодования.

— Нет, Эдмунд. Это неправда, так ведь? Я имею в виду, когда ты был мальчиком, то болел теми же болезнями, что и все остальные деревенские дети, да? И… никогда не был так слаб здоровьем, как болтали злые языки. Приходя тебя навестить, я всегда с удивлением обнаруживала, что ты вовсе не на пороге смерти, как гласит молва. Я никогда не видела тебя мечущимся в лихорадке, или задыхающимся, или еще что-то в этом роде.

Эдмунд моргнул. По какой-то причине она теперь пытается доказать, что он здоров и крепок телом и способен зачать полдюжины сыновей. И при этом сама не готова предоставить ему такую возможность? Следует добавить к этому еще и то, что она практически объявила его неполноценным мужчиной.

— Вот почему я преподнес все именно так, напомнив об ее домыслах о свойственной двум последним поколениям графов нехватке силы.

— Ну, про твоего отца подобного не скажешь.

— Мой отец, — сухо отозвался он, будучи не в состоянии спокойно обсуждать поднятый ею вопрос, — как тебе известно, просто предпочитал демонстрировать свою мужскую силу в постели любой другой женщины, кроме собственной жены. Что и породило ее почти навязчивое беспокойство о моем здоровье. И знаешь, я недавно узнал, что отец настаивал на моей отправке в школу. Я-то всегда полагал, что он не проявлял ко мне вообще никакого интереса, а теперь не могу не задаваться вопросом, не рассматривал ли он мой отъезд из Фонтеней-Корт как шанс для меня спастись от удушающей заботы матери?

— Но… разве не было правом отца решать, отправлять тебя в школу или нет?

— А! — Эдмунд пожалел, что уже успел протереть линзы очков и теперь ему нечем занять руки. — Как оказалось, родители мои заключили что-то вроде сделки, суть которой в следующем: пока я жив, отец больше не прикоснется к моей матери, оставит ее в покое. Ну а она, в свою очередь, не будет вмешиваться в его гедонистический образ жизни.

— Ну и ну! — ахнула Джорджиана и едва не выронила зонтик.

— Матушке дорогого стоило отослать меня прочь, — продолжил Эдмунд, когда Джорджи снова сосредоточила на нем свое внимание. — Несмотря на все ее недостатки, я искренне верю, что она действительно делала то, что считала нужным, заботясь о моем здоровье и твоей репутации. Она очень боялась, что я вырасту таким же, как отец. Внешне я очень на него похож…

— Ах, Эдмунд, нет! Ты совсем не таков! — Она взяла его за руку. Не катайся они в открытом экипаже по людному парку, он непременно поднес бы ее руку к губам и поцеловал.

— Суть в том, — с трудом проговорил он, — что тебе нечего опасаться моей матушки. Когда вы встретитесь в следующий раз, она примет тебя с распростертыми объятиями, так сказать. Единственное, что…

— Да? Что такое? — Джорджиана сильнее сжала его руку.

— Она может заговорить с тобой о… вливании новой крови. Она несколько помешана на родословной. Вот я и подумал, что стоит тебя предупредить. Потому что не хочу, чтобы ты подумала, будто это я считаю тебя…

— Племенной кобылой?

— Именно. То есть ничего подобного! Джорджи, тебе нечего бояться: я вовсе не собираюсь требовать от тебя исполнения супружеского долга, едва мы станем мужем и женой.

Она выдернула руку из его руки и, сжав в кулак, положила себе на колени.

— Нет, — едва слышно отозвалась она. — Я совсем этого не боюсь.

Не успела Джорджи воспрянуть духом, как снова погрузилась в пучину отчаяния. Бедный Эдмунд! Несмотря на все, только что им рассказанное, он не может по-настоящему хотеть жениться на ней, в противном случае не стал бы упоминать об неисполнении супружеского долга. Ведь ей отлично известно, как отчаянно он мечтает о детях.

Просто он относится к ней по-доброму. Пытается приободрить в ситуации, которой не избежать. Он даже имел невероятно тяжелый разговор с матерью, чтобы облегчить ее собственное с ней общение.

Джорджиана вздохнула. Жаль, что она не такой стоик, как он, и не готова принять неизбежность их брака, хотя Эдмунд уже дал объявление в газете. Если бы ей удалось переговорить с ним до этого, она могла бы…

Вообще-то, нет, ничему она не сумела бы помешать. Только не после того, как мачеха застала его в ее спальне.

Эдмунд повел себя так благородно! Даже объявил, что именно брака он и добивался.

Но ей отлично известно, что это не так.

Он откашлялся.

— Тебя что-то беспокоит?

Ох, очень многое! Однако незачем обременять Эдмунда своими страхами, когда он так старается, чтобы все было хорошо. Поэтому она отрицательно покачала головой.

— Тогда отвезу тебя домой, — подытожил он, дав соответствующие распоряжения кучеру.

— Вообще-то, — снова заговорила она, видя, что ландо неотвратимо приближается к Камберлендским воротам, — мне хотелось сказать одну вещь. Нужно было сразу это сделать, но я была слишком… — Она неопределенно махнула рукой, выражая жестом сложную гамму чувств, владеющую ею с тех пор, как Эдмунд проник к ней в спальню.

— Что такое?