- Доброе утро! Как вы устроились?

- Отлично! А как Лаки и Буллит? Я встретил их вчерапоздно вечером в баре и очень удивился. Неужели вы им это разрешаете?

- А почему нет? Я им все разрешаю. Здесь с ними неслучится ничего плохого.

Я подошел поближе, ожидая, что Анна познакомит меня со своимгостем и предложит присоединиться к чаепитию, но она и не думала этого делать.Проявлять инициативу в данном вопросе я счел неуместным, в конце концов, онанезамужняя женщина и имеет право не хотеть афишировать свои знакомства.Чувствуя легкую досаду (что скрывать, Анна мне очень нравилась) и не желаяоказаться в положении навязчивого "третьего лишнего", я милоулыбнулся и спросил:

- Как вы думаете, уместно ли мне будет зайтипознакомиться с вашей соседкой?

Вопрос не вызвал у нее ни малейшего удивления, во всяком случае,ни один мускул на ее безупречно красивом лице не дрогнул.

- Вы имеете в виду Марию? Разумеется. Она рада всякомугостю, ее двери открыты для всех. Можете смело идти. Да, кстати, там у нееЭспера, скажите девочке, что я испекла печенье, пусть придет и возьмет блюдодля Марии.

- Я могу сам отнести, - с готовностью предложил я. -Зачем же гонять Эсперу, если я все равно иду туда.

Анна равнодушно кивнула, легко поднялась и исчезла в доме.Пока она ходила за печеньем, мужчина буквально испепелял меня взглядом. Мне непонравились его глаза. Не знаю, почему, но что-то в них было такое... Словноему уже в этой жизни ничего не нужно, кроме Анны, и ради обладания ею он готовна все: на преступление, на муки, даже на смерть. Я с трудом удержался, чтобыне поежиться под этим исполненным страдания взглядом.

- Вот, возьмите, - Анна передала мне красивое старинноеблюдо, на котором высилась внушительная гора печенья, источавшего запах корицы,ванили и чего-то еще, мне не известного, но вкусного.

Ее пальцы коснулись моих, и я снова, как и накануне,поразился тому, какие они холодные. Просто ледяные. А ведь солнце палилововсю...

С подносом в руках я обогнул дом и поднялся на крыльцо, вточности такое же, как у Анны. Такой же была и передняя, и лестница на второйэтаж, и расположение дверей, ведущих в гостиную и кухню. Но на этом сходствозаканчивалось.

- Можно войти? - громко спросил я. - Я принес вампеченье от Анны.

- Не нужно кричать, - послышался совсем рядом негромкийголос, Эспера уснула, я не хочу ее будить. Заходите.

Голос раздавался справа, из гостиной, где, как мне вначалепоказалось, никого не было. Но я ошибался. В самой глубине комнаты в старинномкресле сидела очень старая женщина. Абсолютно высохшая, до песочной хрупкости.Белоснежные волосы делают морщинистое лицо еще более темным, почти коричневым.Ярко-красные брюки и сочно-зеленая блузка с вычурным бантом. Пальцы лежащих наподлокотниках кресла рук унизаны кольцами и перстнями. Я был готов увидетьлюбую "Марию, старую каргу, которая живет уже миллион лет и все никак непомрет", но только не такую.

Поставив блюдо с печеньем на первую же подвернувшуюсяповерхность (кажется, это был комод), я в нерешительности остановился. Женщинаподнялась мне навстречу, и в ее движениях я не заметил старческой скованностиили неловкости, хотя, если судить по морщинам, ей действительно очень многолет. Наверное, девяносто. А одета, словно ей двадцать три. Впрочем, такоенередко встречается среди пожилых дам, пытающихся остановить неумолимоеувеличение возраста.

- Я - Мария, - она протянула мне руку, которую я хотелосторожно пожать, боясь раздавить безжизненную кисть.

Но ее пожатие оказалось неожиданно сильным, а руки - теплымии вовсе не безжизненными.

- А вы - наш новый приезжий, известный композитор, -продолжала она с улыбкой, - мне Эспера про вас рассказала. Так что можете непредставляться. Хотите чаю?

- Хочу. Если это вас не затруднит.

- Затруднит? - она тихонько рассмеялась. - Меня ничтоне может затруднить. Вас смущает мой возраст, вы думаете, что я - старая,немощная развалина? Это иллюзия. Причем самая опасная из всех иллюзий.

- Почему? - удивился я.

- Потому что люди, глядя на мои морщины и мойотталкивающий вид, думают, что со мной можно не считаться. Что меня можносписать со счетов, что мною можно пренебрегать, что я уже ничего не могу. Этоочень пагубное заблуждение. Я могу все. Я могу даже то, чего вы и представитьсебе не можете, - она сверкнула карими глазами и снова рассмеялась, на этот разлукаво, но по-прежнему тихо. - Давайте выйдем на крыльцо, я принесу чай туда.

Она бросила взгляд на диван, стоящий перед окном, и толькотут я заметил Эсперу. Девочка спала, свернувшись калачиком и заботливо укрытаязеленым клетчатым пледом. Внезапно я осознал, что старуха настолько приковала ксебе мое внимание, что я не замечал ничего, кроме нее самой. Ни дорогойантикварной мебели, ни великолепных картин в позолоченных рамах на стенах, ниизысканных бронзовых светильников, ни пушистого ковра на полу. Такой коверстоит немыслимых денег, я это точно знал, потому что моя драгоценная супругауже три года выедала мне печень требованиями купить нечто подобное, толькоподешевле.

Как, однако, странно! В одном и том же доме живут бок о бокстесненная материально Анна с четырьмя детьми и невероятно богатая старуха.Неужели Мария не может купить собственный дом, красивый и удобный,соответствующий ее немалому состоянию?

* * *

Я так и не понял, что же это такое я пишу вместо романа окоррумпированной милиции, но текст шел на удивление легко, и что немаловажно,работа над ним доставляла мне огромное удовольствие. Я даже сумел успокоитьсяи, когда подошло время обеда, решил не прятаться от подосланной шпионки Мимозы,а встретить опасность лицом к лицу.

Собственно говоря, опасности-то никакой не было. Когда я селза стол, Мимоза с аппетитом поедала салат и слушала Павла Петровича, который сважным видом вещал, разъясняя очередную бессмертную истину. Против ожидания,она даже не спросила меня, почему я не пришел в бассейн, как обещал. Посколькустараниями эмоциональной болтушки Куколки история с выбитой дверью итранспортировкой необъятного Лопарева стала достоянием общественности, весьобед был посвящен обсуждению этого события. Чертополох преувеличенно восхищалсямоей физической мощью, а Мимоза говорила, что ничуть не удивлена, ведь яусердно работаю над своей физической формой и только слепой может не заметить,что я стал стройнее и сильнее. Короче, оба в течение получаса старательно лилибальзам на мою душу. Мой обостренный подозрениями ум тревожно выискивал в словахМимозы признаки повышенного интереса или необъяснимой информированности о моейжизни, но в этот раз ничего такого я не заметил. Все было как обычно.Неприятные или неинтересные мне темы Елена не затрагивала, и если раньше ярасценивал это как необыкновенную душевную чуткость или признак потрясающегосходства наших умов, то теперь находил совсем другое объяснение. Однако большесвои подозрения мне подпитать было нечем.