– Извини, дальше проводить не могу, Холодрыга собачья.

– Ничего. Куда идти?

– Смотри, – Виталик явно издевался, темень была хотьглаз выколи. – Дойдешь до ворот, они не заперты. Дальше – грунтовка, но по нейидти не стоит, до утра не доберешься. Сворачиваешь на тропу – и вперед. Достанции два километра. Дойдешь до станции, сядешь на электричку в сторонуМосквы – вот и вся недолга.

– На электричку?

– По-другому не выбраться. А машину ради тебя никтогонять не будет…

Только сейчас я сообразила, что у меня нет денег.

– Слушай, одолжи мне денег… У меня нет ни копейки.

– У меня тоже, – с готовностью осклабился Виталик. –Откуда деньги у бедного мента? Ну, попутного ветра…

И, не дожидаясь ответа, наглый милицейский шофер захлопнулдверь за моей спиной.

Я осталась одна.

Одна посреди февральского вечера, на пронизывающем ветру,без денег, без документов, с сомнительной станцией в двух километрах отсюда.Даже если я дойду до нее – что делать потом?.. Машинально я сделала несколькошагов к воротам, которые не были видны в темноте, руки мгновенно окоченели, и яспрятала их в карманы. В карманах было пусто. Бессмысленно пусто, так же как ив моей голове.

Спустя несколько секунд я наткнулась на машину, и онавзорвала воздух надсадным воем сирены. Я опустилась у переднего колеса и завылас ней в унисон. Холод мгновенно овладел горлом, обжег его, проник вовнутрь изастудил сердце.

Тебе некуда идти.

Лапицкий прав, тебе некуда идти. Ты попалась. В доме коньяки бутерброды с постной ветчиной, в доме ты можешь надеяться на защиту. Наиллюзию защиты…

Проклиная все на свете, я поднялась и направилась к даче,которая искушала меня теплым светом из окон. Добредя до двери, я грохнула в нееобоими кулаками и сразу же отступила, независимо сунув руки в карманы.

На пороге появился Виталик.

– Ну что, не удалось?

– Что – «не удалось»?

– Тачку угнать.

– Можно я войду? Очень холодно. – Мои руки по-прежнемунезависимо торчали в карманах, но голос унизился до просьбы.

– Вот видишь. Никогда не говори «никогда», –наставительно произнес Виталик, но все-таки посторонился, пропуская меня втеплый холл. – Проводить к боссу?

– Не нужно. Я сама.

…Лапицкий сидел в той же позе, в которой я оставила его. Ондаже не удивился моему возвращению, он даже проявил сочувствие:

– Замерзла?

– Чего вы от меня хотите?

– Хочу, чтобы ты выпила коньяка для начала. А потомпоговорим.

Я не стала сопротивляться. Я была сломлена. Молча проглотивконьяк, я посмотрела на Лапицкого и сказала то, что хотела сказать с самогоначала:

– Я вас ненавижу.

– Охотно верю. Но к делу это не относится.

– Чего вы добиваетесь?

– Ты уже поняла, что идти тебе некуда. Единственныйчеловек, который может тебе помочь, – это я. Все остальные либо упекут тебя вкаталажку, где ты сгниешь, либо отстрелят тебе башку. Согласна?

– Допустим. Что дальше? – Согревшаяся Анна решилапроявить остатки воли и темперамента.

– Предлагаю щадящий вариант. Ты начинаешь работать нанас. У тебя сразу же отпадают все проблемы.

– Зачем я вам?

– Ну-у… Ты неглупая. Очень неглупая. Нестандартномыслишь в экстремальных ситуациях.

– Вы-то откуда знаете? Лейтенант на секунду замялся.

– Предполагаю. Кстати, обвинения в убийствах с тебя ещеникто не снимал.

– Мне их даже не предъявляли.

– Я и говорю – соображаешь… С тобой не соскучишься. Втебе есть стержень. Есть характер. Если с тобой поработать, из тебя можетполучиться отличный агент. Ты можешь быть кем угодно, красивой женщиной преждевсего. Хотя ты и не в моем вкусе.

Я поморщилась: набор дешевых фраз, которые ничего не значат.Но Лапицкий истолковал мою гримасу по-своему.

– Это не комплимент. Это руководство к действию. Инаконец, самое главное: у тебя нет выбора.

Я вспомнила пустые карманы и пронизывающий холод улицы.

– Да, вы правы. У меня нет выбора. Но подсыпать цианидв бокалы зазевавшихся мужиков я не буду. И производить контрольные выстрелы вголову тоже.

– Что, дешевых фильмов насмотрелась? Это только в кинобезмозглые дуры стреляют почем зря. Никто от тебя этого не потребует. Так,поскачешь по нескольким постелям…

– Я не буду скакать по постелям.

– Неужели? А раньше у тебя неплохо это получалось.

– Оперативно вы собираете информацию.

– Работа такая. И потом, ты должна быть под рукой,когда вспомнишь о смерти Олега.

– Есть люди, которые очень хотели бы меня уничтожить…Они хорошо знают меня, в отличие от меня самой… Они хорошо знают, какая ятеперь.

– Они хотели уничтожить тебя, а ты их. Я правильнопонял твой неожиданный визит ко мне? Не волнуйся, этих людей мы сможем нейтрализовать…

– Если соглашусь – что получу взамен? – Я пристальнопосмотрела на Лапицкого.

– Получишь другую жизнь. И все, что необходимо для этойжизни. Ты согласна? Не слышу.

– Да, – тихо сказала я. – Я согласна.

* * *

…Я осталась на даче. Теперь, когда я согласилась на все, сомной особенно не церемонятся. Хотя я больше не живу в маленькой конуре подлестницей, окна моей новой комнаты тоже зарешечены. И это значит лишь то, что явсе равно не свободна, а тюрьма имеет множество модификаций: будь то закрытая клиника,закрытая территория особого подразделения ФСБ или собственное беспамятство. Ноя редко думаю об этом, мне просто некогда об этом думать – я чертовски устаю отразных вещей. От бессмысленных пробежек по утрам, от бессмысленных упражнений вмаленьком, хорошо оборудованном тире – я всегда посылаю пули в «молоко», яделаю это с такой регулярностью и с таким упрямством, что на меня перестаютдаже злиться. Апофеозом бессмысленности являются тренировки в спортзале, гдеинструктор с ленивым именем Игнат каждый раз расправляется со мной, как стряпичной куклой для следственных экспериментов.

Я отказываюсь учиться. Меня все ненавидят. Я тоже «всехненавижу. Ненавижу за постоянные синяки, постоянные унижения, за непроходящуюломоту во всем теле, за неопределенность будущего, за то, что дала купить себяс потрохами.

По ночам мне снится мертвая голова Эрика, и это единственныйчеловек, к которому я отношусь с симпатией, во всяком случае, он любил меня.