Виталик называет меня «королевой» и пытается лишний разущипнуть за задницу. Я никак не реагирую на это.

Игнат называет меня «мясом» и пытается лишний раз вывихнутьмне руку. Я никак не реагирую на это.

Только Лапицкий обращается ко мне по имени, каждый разподчеркивая, что знает обо мне больше, чем мне хотелось бы.

– Ты огорчаешь моих ребят, – ласково говорит онголосом, не предвещающим ничего хорошего.

– Ничего не поделаешь.

– Запомни, Анна, это тебе не в постели с мужикамикувыркаться в свое удовольствие. Здесь нужно работать.

– В постели тоже нужно работать, – надменно говорю я.

– Тебе виднее, – он не упускает случая макнуть меня вгрязь. – Но учти, в следующий раз Игнат сломает тебе руку, и ты быстренькопрекратишь весь свой выпендреж.

– Его право.

– Ты отчаянная сука, – говорит капитан, и непонятно,чего в его голосе больше – неприязни или восхищения. – Я принес тебе твойлюбимый «Житан». А теперь пойдем, разомнемся.

– Я устала.

– Это приказ. Разве ты забыла, что ты теперь тварьбессловесная и подчиняешься только приказам?

…Мы спускаемся в спортзал и, искоса поглядывая друг надруга, переодеваемся в маленькой раздевалке, пропахшей едким потом Игната ивсех тех, кого он с завидным постоянством укладывает на лопатки. У капитанахорошо тренированные руки, широкий разворот плеч и небольшое родимое пятно подлевой грудью.

По форме оно напоминает бесстыжие губы Эрика.

Тело Лапицкого мало волнует меня, вот только родимое пятно…

…Он яростно бросает меня на маты – гораздо яростнее, чем этообычно делает Игнат. Сжав зубы от острой, идущей волнами боли, я несопротивляюсь. Все эти подсечки, заломы рук и удары в солнечное сплетение малоинтересуют меня. Капитана же моя апатия приводит в бешенство.

– Ты будешь защищаться? – Красный, взмокший отнапряжения, он выплевывает слова. – Ты будешь защищаться или нет, мать твою?!.

– Пошел ты!..

– Защищайся, или я искалечу тебя, – я уже несколько разбольно ударилась о жесткие маты, и конца этому не видно.

– Пошел ты.

– Слушай, я искалечу тебя, если ты ничего не будешьделать, – его тяжелое тело прижимает меня к полу, в руке гнездится острая боль,такая острая, что я на секунду теряю сознание. Но только на секунду –побелевшие глаза капитана приводят меня в чувство: он действительно сломает мнеруку…

Я ненавижу его. Господи, как я ненавижу его! Он похож на всесразу – на гнусные очки Ильи в тонкой оправе, на развороченное выстрелом плечотелохранителя Витька, на трусливый голос хирурга-пластика НиколаяСтаниславовича, сдавшего меня и за это поплатившегося…

Собрав в кулак остатки воли, я уворачиваюсь, боль в рукеотпускает, машинально я провожу прием, которому безуспешно учил меня Игнат, иЛапицкий оказывается прижатым к мату. Упершись кулаком в кадык капитана, я струдом подавляю желание совсем не по-спортивному врезать ему по яйцам. Меняостанавливает только выражение лица капитана – смесь боли и удовлетворения. Мыпохожи на заигравшихся в садомазохистские игры любовников, и голос Лапицкогозвучит приглушенно-нежно:

– Хорошо, девочка, хорошо…..Через два дня меня увозят сдачи – только для того, чтобы поселить на другой. Это даже не дача, скорееконфискованный у проворовавшегося чиновника особняк. Отлично отделанныйснаружи, внутри он почти абсолютно пуст. Обжиты всего лишь несколько комнат. Вогромном холле первого этажа, больше напоминающего зал для приемов, постояннотопится огромный камин, отделанный под мрамор. Неизменный Виталик, которыйвыполняет здесь функции дворецкого, кухарки и истопника, целыми днями колетдрова для его всепожирающего чрева. Я так и не простила ему попыток ущипнутьменя за задницу – в отместку я исподтишка разгадываю все его кроссворды.Оказывается, я знаю множество вещей: что, например, единица дозы излученияназывается бэром, а плавучее заграждение на реках – боном. Резной камень сизображением откликается на прозвище «гемма», а плавучая пристань – на прозвище«дебаркадер». Суахили, кикуйю, киконго, луганда, зулу, тсонга, свази – этоафриканские языки, а баптистерий – это помещение для крещения… Вот только ни погоризонтали, ни по вертикали нет меня самой.

Я все еще ничего не помню. По вечерам я принимаю таблетки,которые приносит Виталик, эти таблетки должны стимулировать память, одна в день– это немного. Но ничего не происходит.

Ничего не происходит вплоть до той ночи, когда в особнякепоявляются люди, похожие на Виталика и Лапицкого одновременно. Среди них мелькаетзнакомое лицо – крашеная блондинка, которую я видела на даче у Кудрявцева,кажется, ее зовут Валентина. Она тихонько хихикает все то время, пока Виталикчто-то шепчет ей на ухо, – классический вариант ведомственного флирта… Онатихонько хихикает все то время, пока приехавшие, беззлобно матерясь,расставляют в холле столики, стулья и театральные софиты – все это смахивает наподготовку к какому-нибудь приему или светскому рауту. Но досмотреть карманныйтеатр не удается – Виталик загоняет меня в комнату, как паршивую овцу.

Я возвращаюсь к кроссвордам, отгадываю еще несколько общихпонятий и имя академика Пиотровского. Академик Пиотровский, директор Эрмитажа.

Интересно, была ли я когда-нибудь в Питере?..

Я не помню.

С надоевшей, но больше не сводящей меня с ума мыслью о том,что я ничего не помню, я засыпаю.

Спокойной ночи, Настя. Спокойной ночи, Теймури, интересно,привез ли ты настоящего грузинского вина? Интересно, как тебе объяснили моеисчезновение из клиники и объяснили ли что-нибудь вообще?.. Спокойной ночи,Эрик, пусть простреленная голова тебя не беспокоит, я все равно люблю тебя.

Спокойной ночи все, которых я когда-нибудь любила… Любила лия кого-нибудь?

Спокойной ночи, Анна.

Спокойной ночи, все.

* * *

…Я проснулась оттого, что Виталик бесцеремонно тряс меня заплечо:

– Вставай, идем.

– Что, пора на расстрел? – с трудом разлепляя глаза,неудачно пошутила я.

Он тихонько присвистнул:

– Что-то вроде того. Ну почему ты всегда попадаешь в«яблочко», королева?

– Я не попадаю в «яблочко». Я попадаю в «молоко».

– Все равно вставай. Начинаются важные дела.

С трудом стряхнув с себя остатки блаженного, всегда безсновидений, сна, я оделась и последовала за Виталиком. Он проводил меня книзкой колоннаде второго этажа, обрамлявшей холл. Отсюда, сверху, был хорошовиден пылающий камин, аккуратно расставленные столики, за которыми сиделинесколько человек, включая белесую Валентину и Лапицкого, несколько парней,подпиравших плечами тыл белесой Валентины и Лапицкого. Капитан что-тонашептывал ей на ухо, и она, как всегда, хихикала. Потом Лапицкий взглянул начасы и кивнул одному из парней, сидевшему за соседним столиком. Тот, в своюочередь, помахал рукой еще одному из тех, кого заслоняла от меня колоннада.Сколько же их здесь, этих крепких парней, стригущихся у одного парикмахера?..