один раз и купался». Но потом решил отказаться от этой идеи: оставлять без присмотра кофр с гитарой было небезопасно, всякое случается, и он пошел домой.

Жил Анатолий в этом причерноморском курортном городе довольно давно, уже лет двадцать, с тех пор как врачи посоветовали его жене поменять суровый сибирский климат на более мягкий. Здесь у них родился поздний и долгожданный ребенок — сын Сашка, здесь они и жили втроем в двухкомнатной квартире. Их старый, послевоенной постройки, двухэтажный дом стоял довольно далеко и от моря, и от большинства санаториев. Предстояло долго идти в гору и можно было, в принципе, доехать на автобусе, но он всегда ходил пешком: это у него была такая замена физкультуре.

Когда он, наконец, поднялся к дому, с него градом катил пот, и рубашка была мокрая, хоть выжимай. Ранние южные сумерки быстро заполняли город, и где-то над дальней горой в темнеющем небе уже загорелась первая звездочка. Войдя в стоящий у раскидистой мушмулы небольшой павильончик, Анатолий поздоровался с пожилым седым армянином, сидевшим на деревянном ящике за прилавком:

— Привет, Васак.

— Толя, здравствуй, дорогой! — продавец, вставая с ящика, приветливо кивнул в ответ.

— Васак, собери мне, пожалуйста, чего-нибудь как обычно: чтоб не сильно дорого, но чтоб хорошее, а? — улыбнулся гитарист продавцу, вытирая со лба пот. — Сыра там, хлеба, картошки, зелени какой-нибудь…

— Хорошо, Толя, сейчас сделаю, — взяв пластиковый пакет, тот стал складывать в него продукты. — Как дела у тебя? Как здоровье?

— Спасибо, в порядке.

— Поёшь?

— Да пою помаленьку, только не знаю вот… — Анатолий криво усмехнулся. — Может, и завязывать уже пора с этим делом.

— Почему завязывать?

— Да ну… Копейки платят. Курам на смех…

— Не надо завязывать, Толя. На жизнь хватает и ладно, всех денег всё равно не заработаешь. Тебе же самому петь нравится, людям тебя слушать нравится, а это самое главное. Ты хорошо поешь, душевно.

— Да кому она сегодня нужна, душевность эта… — усмехнулся Анатолий, ставя кофр к прилавку. — Уставать я стал, Васак. Не молоденький уже…

— Так все мы не молодеем. Жизнь такая, куда деваться? А душевность людям всегда нужна.

Васак поставил почти полный пакет возле весов.

— Если бы за неё ещё платили нормально, за душевность эту, — гитарист вынул деньги.

— Э-э… Зря так говоришь! Если только про деньги думать, но без души, потом сам плакать будешь.

— Ладно, Васак, сколько с меня?

— Я тебе скидку дам хорошую, — улыбнувшись, продавец назвал сумму.

— Спасибо.

Расплатившись, Анатолий одной рукой подхватил кофр, другой взял пакет и пошел к выходу. Вдруг, остановившись у двери, он обернулся.

— Васак, слушай, чуть не забыл… У тебя, может, есть что-нибудь?.. Ну… ты понимаешь… Недорого, чтобы, — он виновато улыбнулся.

— Толя, — продавец перешел на полушепот, — могу только чачи предложить. Вина нет, а чачу для себя делал. Сам знаешь, не торгую, но тебе уступлю. Хорошая чача получилась.

— Хорошо, давай чачу.

Васак ушел в подсобку и быстро вернулся оттуда с бутылкой, завернутой в газету. Подойдя к гитаристу, он запихнул её в пакет.

— Возьми сам деньги в кармане, руки заняты, — Анатолий кивнул на брюки.

Продавец сунул руку в карман его брюк, вынул деньги и отсчитал сколько надо.

— Ну всё… Пока, Васак. Спасибо тебе.

— Счастливо, Толя, заходи, — армянин махнул на прощание рукой.

Придя домой, Анатолий поставил кофр с гитарой в угол за платяной шкаф и переоделся. Хотелось есть, но жены ещё не было, а готовить самому было лень. Он достал из пакета зелень, отрезал большой кусок сыра, краюху темного хлеба и сел к столу. Налив в граненую рюмку чачи, гитарист залпом выпил и поморщился: «Ох, ё… Градусов шестьдесят, не меньше». Немного закусив, он подпер голову руками и задумался.

…Сколько себя Анатолий помнил, он всегда был с гитарой: сначала, когда ещё толком и ходить-то не умел, старая отцовская гитара без струн служила ему любимой игрушкой; потом он подрос и стал бренчать на обычной «шестиструнке», а чуть позже отец показал ему несколько аккордов и он начал что-то наигрывать; затем была музыкальная школа по классу гитары с ежедневными гаммами, этюдами и мучительной болью в пальцах… После окончания десятилетки у него даже не возник вопрос, куда идти учиться дальше — конечно же в институт культуры! И он всегда вспоминал те годы как самые счастливые в своей жизни. Были там и волосы до плеч, и подражания «битлам» с «роллингами», и песни у костра, и стройотряды… Были поездки с институтским ансамблем по деревенским клубам и домам культуры, были первые попытки создавать что‑то своё, оригинальное; потом — работа в вокально-инструментальном ансамбле во Дворце культуры железнодорожников, женитьба и мечты о прекрасном будущем. И всё это он ухватил сполна, и было это по‑настоящему здорово, так как была молодость, была цель в жизни и уверенность в завтрашнем счастье.

А потом пришли девяностые и всё это как-то вдруг закончилось. Если честно, то он даже и не понял, как именно: он никогда не увлекался политикой, его интересовала только музыка, только творчество. Во Дворце культуры деньги платить перестали, и ребята постепенно разбежались кто куда. Одни как-то очень уж легко порвали с музыкой и ушли в бизнес, стали торговать кто чем; другие, кто был пошустрее, рванули в Москву, искать счастья там, а он как раз в это время перебрался к морю: у жены начала развиваться астма, и врачи настоятельно посоветовали сменить климат.

Анатолий думал, что где-где, а здесь-то, на черноморском берегу, у хорошего музыканта проблем с работой не будет, но реальность оказалась другой. Впрочем, найти заработок было действительно не так уж и сложно, но лишь в каком-нибудь ресторане или кафе, где был соответствующий репертуар. И вот к этому репертуару душа у него совсем не лежала. Он жил другой музыкой, другими песнями, другим отношением к своему делу. А тут на поверхность, словно пена в кипящем бульоне, повыскакивали другие исполнители, появилась другая эстрада с новыми идеалами и новыми кумирами. Романтика и песни у костра уступили место подчас откровенной пошлости, деньгам и «красивой» жизни с яхтами и кабриолетами. Он пробовал было давать уроки игры на гитаре, но быстро понял, что быть педагогом, это тоже не его.

Анатолий невесело вздохнул, налил ещё рюмку и снова выпил. Минут через десять, когда на улице стало уже почти совсем темно, пришла домой жена, открыв дверь своим ключом.

— Привет, как дела? — она зашла на кухню и, увидев бутылку, нахмурилась. — Пьешь, что ли?

Анатолий недовольно поморщился:

— Марин, ну зачем ты так говоришь? Прямо уж —