— Давай, а то ты какой-то квелый сидишь. Развеселись хоть маленько-то…

— Да чего веселиться… — Тимофей задумчиво взял свою рюмку.

— Здрасьте… «Чего веселиться…» Плакать, что ли, сейчас сидеть?

— Да нет, конечно, но и радоваться шибко нечему. Жисть-то проходит…

— Да ну-у… — поморщился Федор. — Нашел, о чем говорить. Ежели об этом думать, так и вовсе в петлю полезешь. Живи да живи, пока живется, а срок придет, тогда и горюй. Да и то… Хоть горюй, хоть нет, а все помрем как ни крути, так чего тогда? Давай, Тимоха! — он стукнул своей рюмкой о братову. — Выкинь дурь эту из головы.

Тимофей, выпив, погладил рукой бороду и вздохнул:

— А я, Федьша, знаешь чего…

— Чего ты?

— А я вот Володьку последнее время чего-то вспоминать стал.

Между ними когда-то был ещё один брат — Володя, Вовка… Он родился аккурат через два с половиной года после Тимофея и умер совсем молодым, когда ему только-только исполнилось восемнадцать. Тимофей в то время служил срочную, а Федор, окончив семилетку, учился в техникуме. Осень в тот год выдалась вредная, холодная, с ветрами да частыми проливными дождями. Володя где-то подпростыл, вовремя к врачу не пошел и сам толком не лечился. Когда спохватились и повезли его в районную больницу, было слишком поздно: оказалась двусторонняя пневмония в тяжелой форме. Через пару дней он умер на больничной койке.

— Во как! А чего это ты? — удивился Федор. — Он же весной именинник был. А помер осенью, в октябре, кажись?

— Да я помню, — Тимофей поднялся с кресла и подошел к окну. — Сам не знаю, так чего-то… Иной раз умаешься дома: то со снегом (нынче сам видишь, какие бураны), то с углем да дровами, а то с кобылой на работе сладить не можешь, какая-то уросливая попалась… И вот вспомнится мне Володька, а я и думаю — хорошо, небось, ему там, никаких тебе забот, никаких проблем, отмаялся в своё время и всё… А тут копаешься изо дня в день как мураш. Не жисть, а так… маета сплошная.

Федор посмотрел на худую спину брата, стоявшего у подоконника и положившего руки на чуть теплые батареи.

— Ты, однако, не допил, Тимоха, — наконец, вымолвил он, почувствовав внутри легкое раздражение. — Ерунду какую‑то несешь сегодня. То жизнь у него проходит, то покойникам завидовать начинаешь. Ты давай бросай это дело! — он взял бутылку и снова разлил водку по рюмкам. — Иди, лучше, ещё рюмаху прими.

Тимофей вздохнул и вернулся к креслу.

— Не знаю, может, и не допил, — он коротко выдохнул и, чокнувшись с братом, резко выплеснул в себя содержимое рюмки. Поморщился, откусил хлеба, взял прямо рукой кусок сала. — Сам тогда чего-нибудь веселого расскажи, у тебя это лучше моего получается.

Он достал сигарету и закурил.

— А чего рассказывать? — развел руками Федор. — Живу да живу себе. Вон, в телевизор пялюсь, в магазин иной раз сбегаю, а так всё дома да дома… Книжки почитываю всякие.

И снова замолчали.

Пять лет не виделись родные братья, а вот встретились и не знали о чем говорить. И словно неловкость какая-то повисла в воздухе. Тимофей даже почувствовал себя виновато, что ли, словно потревожил он брата своего зазря, внес дискомфорт в его жизнь. И водка, на которую он, зная свою молчаливость, рассчитывал, не помогала. Федору же на самом деле хотелось как-то растормошить обстановку, сделать её более непринужденной, более свойской, но он не знал как.

— Кхэ-кхэ, — кашлянул Федор, снова откидываясь на спинку дивана.

— М-да… вот так вот… — неопределенно протянул Тимофей. — Жисть наша…

Минут через пять общего молчания он спросил:

— Федьша, а ты помнишь, как на отца похоронка пришла?

— Чего-о? — протянул Федор, прищурившись.

— Ну в войну-то, когда на него похоронку прислали, помнишь?

— Так мне тогда четыре года только было, кого я упомню?

— А я вот хорошо-хорошо помню. Не всё, конечно… Мать вот совсем не помню, а бабку помню, Ульяну-то, — сидит на табурете возле печи и волосья на себе дерет. Ревёт дурнинушкой и волосья дерет. Прям как щас перед глазами стоит.

— Слушай, ты какого хрена ко мне сегодня приперся? — вдруг обозлился Федор на брата. — Про покойников разговаривать? Тебе поговорить больше не о чем, что ли?

Тимофей смутился и отвел глаза в сторону.

— Да нет… чего ты… — забормотал он. — Кино-то вон про войну идет, вот и вспомнилось.

— Ты, Тимоха, то ли вправду не допил, то ли перепил уже. Только с чего тут? Выпили-то всего ничего, полбутылки.

— Да всё, всё… не буду.

Тимофей снова потянулся за сигаретой.

А Федор вдруг почему-то вспомнил как он, когда-то давно уже, в первый и последний раз в жизни поколотил старшего брата. Тимофей тогда только вернулся из армии, и Федору словно захотелось показать, что он хоть и младше, но ни силой, ни удалью не уступит старшему, уже отслужившему.

Тогда вечером были какие-то посиделки, он уже не помнил у кого. Парни выпили немного вина, а потом, когда пошли расходиться по домам, стали дурачиться на улице, толкать друг друга, сперва шутейно, а потом кто-то и всерьез. Тимофей лишь усмехался на это и в потасовку не ввязывался, держался в стороне. Армия не сделала его сильнее, не шибко он там окреп и возмужал. В какой-то момент Федька выпрыгнул из барахтающейся толпы, подскочил к брату и с размаху саданул того в плечо кулаком. Тимофей не ожидал этого и чуть не свалился с ног, но устоял. Тогда Федор снова подскочил к нему и ловко сделал подножку, после чего тот уже грохнулся на траву. «Ты сдурел, что ли?! — заругался Тимофей. — Ты чего творишь-то, Федька?» При этом он даже не пытался дать сдачи, как-то защитить себя. А тот захохотал и бросился обратно в толпу.

И вот сейчас Федора снова словно какой-то бес толкнул под руку, а может, и выпитая водка сделала свое дело, но ему вдруг опять захотелось показать свое превосходство в силе. Да и, если честно, то разозлило его немного настроение Тимофея, все эти разговоры невеселые. Как бы там ни было, но он вдруг рывком встал, шагнул к креслу и наотмашь, сбоку дал Тимофею кулаком по уху. Дал несильно, легонько, но всё же…

— Вот так вот, — к чему-то ещё сказал при этом Федор, вернулся на диван и уставился в телевизор.

Не глядя на брата, он взял пульт и стал переключать каналы. Потом не утерпел и всё же бросил хмурый взгляд на молчавшего и продолжавшего неподвижно сидеть в кресле Тимофея.

Тот смотрел на него, и лишь