губы у него чуть заметно подергивались. Глаза блестели, но это был не тот блеск, который появляется от выпитой водки — в глазах у Тимофея стояли слезы. Он часто-часто моргал, и, казалось, сейчас заплачет. Федор растерялся.

— Ты… — чуть слышно промолвил старший брат, при этом губы его задрожали ещё сильней. — Ты… ты за что меня ударил?

Федор смутился ещё больше и отвел взгляд. Он совсем не ожидал такой реакции. Да он сейчас, наверное, и сам не смог бы сказать, чего он, собственно, ожидал, когда стукнул брата. Он поерзал на диване и, не глядя на Тимофея, потянулся за папиросами.

— Ты за что ударил-то меня? — так же тихо опять спросил Тимофей.

Он по-прежнему не шевелился. И Федор вдруг заметил, как по правой щеке у брата покатилась слеза и быстро исчезла в густой бороде.

— Да ладно ты… — буркнул он. — Я ж так… шутейно…

— Разве… как это… — невнятно пробормотал Тимофей и вдруг, закрыв лицо руками, заплакал.

Его узкие плечи затряслись, он заплакал совершенно по‑настоящему, как-то даже по-детски. Никогда раньше Федор не видел брата плачущим. Он растерялся ещё сильней и понятия не имел, что делать. Ему стало не по себе. «Тьфу, дурак! — выругался он про себя. — Куда полез-то с кулаками своими?»

Тимофей между тем взял себя в руки и немного успокоился. Он вытер глаза рукавом кофты и шмыгнул носом.

— Ведь мы ж с тобой вдвоем только и остались, — тяжело вздохнув, через некоторое время тихо сказал старший брат. — А ты меня — бить… Брата родного. За что?

Федор поерзал на месте.

— Да чего ты? Я ж так… шутейно… не бери в голову.

— Гм… — Тимофей невесело скривил губы, — шутейно…

— Ну ладно тебе… Ну хочешь — тоже дай мне по уху. Ну, дурак я, дурак! Ты ж меня знаешь, — младший брат налил водку и протянул Тимофею стопку. — Давай лучше выпьем.

Тот не стал отказываться, неспеша взял водку и, молча, не чокаясь, выпил.

— Закусывай, — Федор кивнул на тарелки. — Надо, наверное, уже по нормальному пообедать, время-то уже два доходит. Ты голодный, небось?

Тимофей отвернулся и снова вытер глаза рукавом.

— Да нет… Мне идти уж скоро.

— Тут до ДК нашего десять минут пёхом. Полчетвертого пойдешь, успеешь.

— Нет, пораньше надо. В три пойду, вдруг раньше ехать соберутся.

— Ну как знаешь… Вот как раз — допьем бутылку, перекусим и пойдешь.

Федор снова налил. Ему было неловко за свою глупую выходку, и он хотел как-то разрядить обстановку, чтоб забылось это сразу же.

— Куда погнал-то опять? — недовольно нахмурился Тимофей.

— Да чего на неё смотреть? Тут осталось-то…

Через некоторое время в дверь постучали. Это была Наталья, соседка Федора с первого этажа. Он обрадовался её приходу.

— Вот это ты, мать, вовремя пришла. А у меня брательник в гостях, из деревни приехал. Слушай, нам поесть бы не мешало, а то ему скоро уходить уже. Сварганишь чего‑нибудь?

Наталья на скорую руку пожарила картошки, принесла от себя квашеной капусты, и братья переместились из комнаты на кухню. Какое-то время посидели втроем, потом соседка ушла: «Ладно, не буду мешать вам, разговаривайте». Федор уговаривал её остаться, но она сказала, что у неё там «стирка идёт», и ушла. Попили чаю с пряниками, и минут через двадцать Тимофей стал собираться.

Федор на прощание хлопнул его по плечу:

— Ну давай, счастливой дороги тебе. Ты это… не серчай на меня. Привет там супружнице передавай, вместе как-нибудь приезжайте.

Тимофей кивнул, но буквально на пороге вдруг остановился и серьезно посмотрел на брата:

— Вдвоем ведь мы с тобой, Федьша, остались. Вдвоем…

— Ну так не вчера же остались! Давно уже, чего ты…

— Давно… А я вот только намедни это и понял по‑настоящему. И вот, знаешь, что… Понял, что я ведь тебя… — он как-то смутился и умолк, опустив глаза.

— Чего — ты меня?

Тимофей махнул рукой:

— Да ладно… Так это я. Не бери в голову… — и, не оборачиваясь, он пошел прочь вниз по деревянной лестнице.

Через три недели в дверь к Федору снова постучали. На площадке стояла почтальонка.

— Телеграмма вам.

— От кого? — щуря глаза, спросил Федор. — От Зинки, что ли?

— Не знаю, сами смотрите, — она протянула ему бланк с извещением. — Вот здесь распишитесь. Число, время и подпись поставьте.

— Ручку-то давай, — Федор пытался разглядеть, что написано на бланке. — Погоди, я очки возьму…

Он сходил за очками, вернулся и расписался в извещении. Почтальонша ушла. Выйдя из темного коридора на свет, Федор прочитал: «Тимофей умер. Похороны семнадцатого. Лена».

«Как это? — растерянно подумал он, садясь на диван. — А сегодня какое? Шестнадцатое, кажись. Погоди, как помер-то? Он же вот только что у меня был». Федор повертел телеграмму в руках, посмотрел на неё с обратной стороны — нет ли там ещё чего, свернул вдвое, снова расправил. Потом встал и пошел из зала во вторую комнату, постоял там у окна, глядя сквозь морозные разводы на одинокий тополь во дворе, вернулся и сел в кресло, в котором сидел Тимофей, когда приезжал к нему.

«Как это — помер? Тимоха, как же это? — думал Федор, нахмурив брови и тупо глядя перед собой. — Ты ж говорил, нас двое осталось, а сейчас, выходит, я один, что ли? Ты как это удумал-то, а? Ты же мне ещё чего-то сказать хотел, да так и ушел, не сказавши. Чего сказать-то хотел, а? Выходит, не договорили мы… — Он тяжело вздохнул и опустил голову. — Тимоха, Тимоха…»

Гитарист

Вдоль стены конференц-зала пансионата «Жемчужный» в два ряда стояли стулья, на которых сидело человек десять. Окна в зале были плотно зашторены, и включенные через один светильники тускло, в полсилы, освещали невысокого мужчину с гитарой, который стоял в нескольких метрах перед сидевшими. На вид ему было лет пятьдесят пять, может, чуть больше. Правильные черты его лица не скрывали усталость, особенно читавшуюся в глазах, которые он время от времени широко раскрывал, начиная при этом часто-часто моргать, словно пытался избавиться от чего-то мешавшего.

— Ну и в завершение своего выступления я хотел бы исполнить ещё одну песню тех лет, — Мужчина поправил висевшую на плече гитару и провел ладонью по коротко стриженым волосам, изрядно побитым сединой. — Думаю, многие из вас должны её помнить, она была довольно популярна, а исполнял её вокально-инструментальный ансамбль «Пламя». Называется песня «Мы строим БАМ», автором слов был талантливый журналист Виталий Петров.

Ударив по нейлоновым струнам, он сыграл небольшое вступление и запел:

Рельсы упрямо режут тайгу,

дерзко