– «Пежо-206», – ответила я, – серебристогоцвета. Очень милая машина, двухдверная, но при необходимости в нее влезает пятьчеловек. Большой багажник, маневренная, красивая, надежная… И вообще мненравятся французские марки. А к «Пежо» прикуплю себе и новую шубку, под цветтачки, голубую норку.

– У тебя вроде и эта курточка ничего, – задумчивопротянул приятель.

– Очень короткая и уже давно не новая… Прикинь, каккрасиво будет выглядеть! Выхожу я из серебряной машины в серебристой норке,фр-р…

– Ага, – хмыкнул Дегтярев, – хлопаешьдверцей, прищемляешь манто и падаешь носом в грязь. Уж я-то тебя знаю, ни днябез приключений!

Я сердито замолчала, и оставшуюся часть пути мы проделали,слушая идиотские вопли диджеев «Нашего радио». Представляете, этих ребят зовутблондинка Таня и Коля Макклаут.

Первый, кого мы увидели в холле, был Борис.

– Дашенька, – завел мужик свою песенку, – какхорошо…

Но тут его взор упал на Дегтярева, режиссер прикусил язык.

– Знакомьтесь, – предложила я.

Мужики расшаркались. Александр Михайлович повесил куртку навешалку, сделал шаг вперед и взвизгнул:

– Что это?

– Гроб, – спокойно ответила я.

– Зачем он тут? – дрожащим голосом поинтересовалсяполковник.

Надо же, оказывается, наш «комиссар Мегрэ» побаивается похороннойатрибутики.

– Потом объясню, – отмахнулась я, – ступай встоловую, небось есть хочешь.

Александр Михайлович, большой любитель вкусной еды, шагнулеще раз и с неподдельным ужасом возвестил:

– Мамочка!

– Что?

– Там лежит негр.

Кто бы мог подумать, что мы с Дегтяревым настолько похожи,что одинаково реагируем, увидев Банди на кружевной подушечке.

– Ой, не могу, – захихикал Борис, – это жечертов питбуль полюбил здесь спать. Уж что я только не делал, чтобы егоотвадить, без толку!

– Ага, – сообразил наконец Дегтярев, –ясненько. У Дашутки все как всегда. Питбуль, отдыхающий в гробу… А крокодила,вяжущего в кресле носки, еще не завели?

Не получив ответа, Александр Михайлович исчез в столовой.

– Это и есть твой бойфренд? – поинтересовалсяБоря.

Я кивнула.

Но режиссера было не так легко заткнуть.

– Ну, дорогуша, он скорей дедфренд, – развеселилсяБорис. – Зачем тебе, молодой и прекрасной, старый мухомор, трухлявый гриб.Может, бросишь его и обратишь внимание на меня? Хотя я и не Керубино, но и неМафусаил.

– Сердцу не прикажешь, – сообщила я и, решивпоказать всю огромность своей любви, схватила шлепки Аркадия и кинулась втрапезную с воплем: – Милый, вот твои тапочки!

Дегтярев удивился так, что выронил вилку, занесенную надкуском сочной вырезки. Мало того что я никогда не обращалась к нему, сюсюкая«милый», так еще у нас в доме никто никогда не натягивал сменную обувь. Кстати,мне всегда не нравилась московская привычка предлагать гостям разношенныебаретки без задников. Приходишь вся такая разнаряженная, при макияже и духах, атебе, бац, выдают нечто отвратительное, и потом весь вечер чувствуешь себякретинкой, при вечернем костюме и в отороченных мехом пантофлях.

Когда мы жили в Медведкове и, естественно, не имелиприслуги, я спокойно протягивала гостям мокрую тряпку и предлагала вытеретьподметки. Сейчас же основная масса наших приятелей купила машины, и вопрос сгрязной обувью отпал сам собой. Но Кеша, Маня и Зайка, естественно, ходят вЛожкине в удобной домашней обуви, и сейчас я трясла перед ошалевшим полковникомтапками, принадлежавшими Кеше.

– Ты хочешь, чтобы я их надел? – изумилсяДегтярев.

– Конечно, родной, небось ножки за день устали!

Александр Михайлович крякнул:

– Ну, если ты настаиваешь…

И он встал, намереваясь выйти в холл.

– Нет, дорогой, не надо утруждать себя, переобувайсятут, а я унесу твои ботиночки…

– Ты заболела? – неожиданно поинтересовалсяприятель, расшнуровывая жуткие башмаки фабрики «Парижская коммуна».

Интересно, почему даже сейчас, когда вокруг полно изящной и удобнойобуви, Дегтярев предпочитает покупать то, что невоздержанная на язык Зайказовет «говнодавами»? Или он донашивает старые запасы?

Ничего не понимающий полковник покорно всунул ступни впредложенные тапки. Я осторожно, держа двумя пальцами его ботинки, оттащила ихв холл, а потом принялась на глазах у Бориса изображать заботливую любовницу.

– Дорогой, подложить тебе морковки?

– Нет, спасибо.

– Скушай, милый, она полезна для твоей печени.

– Не хочу, – побагровел полковник, не терпящийникаких намеков на свои болячки.

– Тогда возьми брюссельской капусты, в ней многожелеза.

– Будешь весь как памятник, – хихикнулаЗайка, – железный Дегтярев. А что, звучит хорошо. Впрочем, у нас имелся всвое время железный Феликс.

Как один из кадровых сотрудников МВД, полковник более чемпрохладно относится к людям из ведомства КГБ или ФСБ по-нонешнему. АлександрМихайлович слился по цвету с отвергаемой им морковкой, но ничего не ответилОльге.

– Не желаешь капустки, скушай бутербродик, –продолжала я квохтать.

Александр Михайлович взял кусок хлеба и потянулся кмасленке. Но я проявила бдительность и перехватила его руку.

– Нет!

– Почему? – обозлился полковник.

– Только не сливочное масло, в нем сплошной холестерин,и хлеб тебе ни к чему, от него лишь полнеют.

– Но как же тогда сделать бутерброд? – осведомилсявконец одураченный Александр Михайлович.

– По-японски!

– Как?!

– Вместо хлеба листик салата, сливочное масло заменимаргарином, а колбасу редиской.

– Диета придурковатого кролика, – сообщилаМанюня. – Мусечка, ну что ты привязалась к Дегтяреву? Он мясо любит! Пустьест.

Полковник с благодарностью глянул на Машку и пододвинул ксебе тарелку с бужениной, но я решительно выхватила из его рук запеченнуюсвинину и сообщила: