Шурка хотел выразить на эту тему свое прямо противоположноемнение, но посмотрел в веселые карие глазки – и решил оставить его при себе. Онвспомнил, как Станислава Станиславовна назвала его отъявленным пессимистом,когда прочла его заметку «Шаг вперед и два шага назад», посвященную никудышнойработе энского электродвигательного транспорта, в просторечии именуемоготрамваем. Станислава Станиславовна ворчала, что Александр Константинович, посвоему обыкновению, чрезвычайно сгущает краски, не жалеет для красного словцародного отца (эта фраза стала общепринятым клеймом для нового Пера!), не желаетвидеть в жизни ничего доброго и светлого, усугубляет и без того мрачноенастроение обывателя… А ведь если вспомнить, к примеру, 1904 год, то в городене имелось ровно ничего, никакого трамвая, а телефонировано было лишь несколькоучреждений и квартир высших чиновников!

– А в 1220 году об Энске вообще и помину не было! – сострилШурка.

Однако острота его никого не насмешила, а СтаниславаСтаниславовна сказала, что он глупец, – и ушла, широко размахнув подолом своейюбки. Вот как-то умела она этак презрительно повернуться, что полуаршиннаякуцая юбчонка разлеталась, словно плащ какого-нибудь возмущенного испанскогогранда. Александр Константинович Русанов получил подолом по коленкам, понурилсяи приготовился долго и трудно возвращать расположение хорошенькой бойкойкорректорши. Но вот – ну не чудо ли?! – она стоит перед ним и заглядывает ему влицо с самым живейшим интересом. Конечно, тут только полный идиот начал быснова ввязываться в транспортный диспут, а молодой Русанов идиотом не был,поэтому он сказал с самым таинственным видом:

– Станислава Станиславовна, мне кажется, я напал на следодной сенсации. Мне нужна ваша помощь!

– Я готова, – с готовностью выпалила маленькая корректорша.– Но чем я могу вам помочь?

– Все очень просто. Вы должны всего лишь войти во-он в тотдом, – Шурка ткнул в сторону приснопамятного строения, – и сообщить, что желалибы встретиться с учительницей, дававшей объявления, и выяснить, подойдет ли онадля подготовки в гимназию вашего сы… – Он всмотрелся в свежее личико СтаниславыСтаниславовны и поправился: – Вашего брата. Хорошо? Вы должны как можновнимательней осмотреть дом и всех людей, которых вам удастся увидеть.

– Хорошо, – пожала плечиками Станислава Станиславовна ипошла через дорогу. Обернулась на ходу, сверкнула улыбкой: – Вы меня подождете?

У Шурки сжалось сердце, до того она нравилась ему: маленькая– меньше его! – ладненькая, изящная, с крошечной, как у Золушки, ножкой. Он немог вообразить себя увлеченным женщиной, которая будет хотя бы на полголовы еговыше, а уж если толще… Даже Клара Черкизова, которая прежде казалась божеством,померкла рядом с несравненным изяществом Станиславы Станиславовны. Ах, кабы онкогда-нибудь заслужил право звать ее Стасей, Стасенькой… Или Асей, Асенькой…

Шурка знал за собой это умение – уноситься в мир своихмечтаний так надолго, что порой не сразу мог найти дорогу назад. Однакодовольно скоро ему пришлось вернуться из светлых далей, потому что рядомраздался скептический голосок Аси, Стаси… нет, пока все-таки СтаниславыСтаниславовны:

– А вы уверены, что не перепутали адрес?

– Почему вы так решили?

– Да потому, что там нет ни одной живой души. Я постучалась,потом заглянула… Дом необитаемый, все покрыто пылью и заброшено.

– Нет, но я видел, как она туда вошла! – совершеннорастерянно пробормотал Шурка.

Станислава Станиславовна отпрянула. Глаза ее сверкнули, ротслегка приоткрылся.

– Что-о? – выдохнула она наконец. – Вы послали меня следитьза какой-то… какой-то… кокоткой?! За дамой вашего сердца?! Вы послали меня?!Меня!

Восклицательные знаки сыпались на Шурку, словно иглы изопрокинутой игольницы, только это были раскаленные иглы. Что с ней? Да неужто она…неужто она его приревновала? Ослепленный, оглушенный, восхищенный и к тому жевсерьез испуганный тем, что Станислава Станиславовна сейчас накинется на него скулаками, Шурка выставил вперед руки и выпалил:

– Да вы что! Вы все неправильно понимаете! Это связано субийством Кандыбина!

Ее глаза – потемневшие, расширенные – оказались вдругблизко-близко:

– Откуда вы знаете?!

Шурка, то заглядывая в ее ошеломленные глаза, то косясь наприоткрытые, влажные губы, затараторил что-то насчет Охтина, и объявленийбеженцев, и странных адресов, которые не соответствовали действительности, оповторяющейся «двойке» в объявлениях и непременных словах «беженец» и«беженка», об этом опасном доме на Спасской, а также о странной девушке,которая – честное слово, ну вот расчестное! – чуть не набросилась накондукторшу конки с ножом.

Честно говоря, он представил Станиславе Станиславовне невполне точную картину. По его рассказу выходило, что именно Русанов-младшийобратил внимание на все странности и несообразности в объявлениях, найденных уКандыбина, именно он раскрыл агенту Охтину глаза на неблаговидное прошлоедядюшки покойного репортера, именно он… Словом, Александр КонстантиновичРусанов выходил посообразительней Шерлока Холмса и даже известногопетербургского сыщика Ивана Путятина. А полицейский агент Охтин был у него такпросто, на подхвате, «мальчиком» работал, как некогда знаменитый Горький – укакого-то там чертежника на Звездинке.

Надо было видеть, какими глазами смотрела на ШуркуСтанислава Станиславовна…

– Александр Константинович, – схватила она его за руку, –поклянитесь, что вы и впредь будете рассказывать мне все, что узнаете про этиобъявления и про этот дом. Клянетесь?

– Клянусь! – пролепетал Шурка и перестал дышать, потому чтогубы Станиславы Станиславовны легонько мазнули его по губам, а потом онакинулась бежать к Сенной площади, за которой начиналась Ново-Солдатская улица,где квартировала хорошенькая корректорша. А Шурка смотрел вслед быстроудаляющемуся розовому облаку, переживал второй в своей жизни женский поцелуй,изумлялся оттого, что он был совершенно не похож на первый, приключившийся сКларой Черкизовой, и силился понять, в какой из этих раз он испытал большеволнения и удовольствия. Выходило, что поцелуй Клары был куда более волнующим,а поцелуй Станиславы Станиславовны – нежным. Ах, кабы маленькая корректоршакогда-нибудь поцеловала его так, как бесстыдница Клара! Чтобы ноги подогнулись,а… а…

Шурка предпочел прогнать прочь мысли, которые волей-неволейвозникли в его голове, поскольку они, конечно, оскорбили бы девическуюстыдливость недоступной и нежной Станиславы Станиславовны.