Окутанный все тем же розовым и ванильным туманом, онпоплелся домой. Однако Русанов-младший был все же по сути своей не дамскимугодником, как Русанов-старший, а репортером, и потому мысли о работе оченьскоро взяли верх над всеми остальными. Конечно, он верил СтаниславеСтаниславовне, но… он ведь сам видел, как та девушка вошла в дом на Спасской ибольше оттуда не выходила. Но Шурка отлично помнил, что в доме был подпол. Аесли оттуда имелся другой, тайный выход?

Пойти туда? Не пойти? Вдруг дом и впрямь пустой? Да хоть состороны посмотреть… Его тянуло туда невыносимо! «Как преступника – на местопреступления», – подумал Шурка насмешливо, но тут же покачал головой. Большевсего хотелось доказать себе самому, что он избавился от прежних страхов, чтоон уже больше не тот трусливый мальчишка, каким был два года назад.

В конце концов Шурка не выдержал. Дождавшись, когда всеРусановы разойдутся по своим комнатам, он выскользнул из дому и проходнымидворами прошел с Варварки на Тихоновскую улицу.

Ни о какой конке, понятное дело, и речи идти не могло: делоблизилось к полуночи. Шурка старался елико возможно сократить путь и ужевыходил из подворотни на Осыпную, которая непосредственно перетекала в БольшуюПечерскую, когда на ботинке развязался шнурок. Шурка прислонился спиной кхолодной и сырой кирпичной стене, наклонился. Мимо шумно протопали, негромкопереговариваясь, какие-то двое.

Завязав шнурок, Шурка ступил на дощатые мостки, которыепочти по всем улицам Энска исполняли роль тротуаров, и в это самое мгновениедвое обогнавших его оказались под уличным фонарем. Широченные плечи, низконадвинутые картузы, длинные пиджаки – вид у мужчин был вполне пролетарский.Один шел, поигрывая отставленной в сторону рукой, как бы любуясь перстнем,надетым на палец, однако Шурка разглядел, что там у него не перстень вовсе, акастет.

Лихие ребята! Может, у них и кистень есть? Ну, кистень некистень, это все-таки устаревшее оружие, а финка либо револьвер навернякаимеются. Что ж, время нынче такое, требующее заботы о себе, а вот репортерРусанов отправился бродить поздней ночью совершенно без оружия.

«Дурень я, – покаянно подумал Шурка. – Давно порапозаботиться и револьвер купить. Только где? Спросить бы Охтина, да он со мнойи слова не хо…»

Задумавшись, он не заметил пустой бутылки, валявшейсяпоперек дороги, и с маху пнул ее. Бутылка со страшным грохотом отлетела всторону и врезалась в забор. Немедленно по дворам раздался собачий частыйперебрех, и кошка где-то заорала дурным мявом, а «лихие ребята», шедшие впередиШурки, обернулись, замерли и принялись вглядываться в темноту.

Конечно, они его увидели, и Шурке остро захотелось шмыгнутьв какую-нибудь подворотню и скрыться там, да так, чтобы можно было проходнымидворами вернуться домой. «Кой черт меня понес невесть куда среди ночи?! –подумал он с острым раскаянием. – Без оружия, без фонаря… Вот дурак, мальчишка!Я же ничего не увижу там, в том доме!»

И вдруг позади какой-то шорох пронесся… Шурка резкообернулся и увидел, что к нему мягкими, неслышными, длинными, какими-тотигриными прыжками приближается фигура – молчаливая, высокая, тонкая,передвигающаяся с необычайной быстротой и той почти бестелесной легкостью,какими наделяет наше перепуганное воображение страшных призраков, являющихсянам во сне. Какое-то мгновение Шурка смотрел на эту фигуру, не веря себе,ошеломленный, скованный ужасом, и только когда она приблизилась и в занесеннойруке что-то блеснуло, он очнулся и с хриплым, дурным криком прянул в сторону.

Фигура пронеслась мимо, не сдержав порывистого движения, ножскрежетнул о забор, к которому прижался Шурка… мелькнули какие-то седые патлы,низко нависший козырек фуражки, окладистая седая борода и потертая шинель… Итут Шурка метнулся вправо, потом влево, нащупал спиной калитку, ввалился в нееи шарахнулся в палисадник. Захрупали тугие, словно капуста, георгины, острозапахло сырыми цветами.

Сзади что-то мягко ударилось о землю, и Шурка, даже необорачиваясь, смекнул, что его преследователь перескочил через забор иприближается. Шурка кинулся в сторону – налетел грудью на высокий дощатый забор– перевалился, чуть не упал на каких-то разбросанных по земле досках, на ощупьсхватил одну, бросил на плечо, не глядя. Раздался стон… видимо, доска угодила вцель… ощущение смерти, уже схватившей за воротник, несколько ослабело.

Шурка молча, тяжело дыша, несся по грядкам, влажным,опутанным огуречными или тыквенными плетями… ну да, это были тыквы, потому чточто-то громоздкое, круглое так и лезло под ноги… Снова забор! Перескочил,оказался в проулке, свернул за угол – и увидел низко нависшее над дорогойдерево. С маху подскочил, уцепился за ветку, подтянулся, ринулся быловскарабкаться повыше, однако каким-то чудом сообразил, что пляшущая попереклунной дорожки тень ветвей и листьев выдаст его, – и замер, перестал дышать,умоляя дерево, словно оно было живым существом, перестать качаться.

Дерево смилостивилось, и в ту самую минуту, когда движениеветвей прекратилось и, следовательно, затихла пляска теней, из-за угла домавылетели три фигуры. И встали точнехонько под Шуркой, распластанным на ветке.

Его затрясло, ветка снова качнулась… тени ходуном заходилипо бледным в лунном свете лицам… Тот, в фуражке, начал медленно подниматьголову, и у Шурки приостановилось сердце: сейчас не только седой его увидит, нои он увидит седого – и неизвестно еще, что окажется ужасней… И вдруг стайкаворобьев вывалилась из листвы, зачирикала потревоженно, замахала крыльями, тенибезнаказанно заплясали, заиграли, седой опустил голову и хриплым голосомпроговорил:

– Ну что, ушел он?

Шурка беззвучно перевел дух.

– Надо быть, ушел, – отозвался другой голос, степенный иравнодушный. – Вона как драпанул!

– Как же вы его около дома прошляпили?

– Да хто ж его знал, что он проходными дворами шмыгнет! Мыбы его тут, на углу Осыпной, на ножи взяли, а он, вишь, на Тихоновскую подался.

– Лопухи!

– Да сам ты лопух! Он у тебя уже в руках был, что ж ты егоне пырнул?

– Скользкий карасик, – проговорил третий из ночныхразбойников.

– Ну да ничего, сколько ни скользи, а быть рыбешке вбредешке! – мрачно, хрипло выдохнул седой.

– Дальше-то что делать будем?

– А что делать? – скучно повторил седой. – Явно он на Спасскуюшел. А мы его спугнули. Дурак он, что ли, снова туда тащиться? Воротился, чай,домой, сейчас уже там сидит, обмоченные портки стирает. Пошли и мы по домам.Вдругорядь попадется нам в руки.