В обед прилетели Гвен, Лера и Наум, сменить их. На одном катере слетали к погасшему ядру Ковчега. Всё в порядке. Ямакава отправил Наума назад на базу, остался дежурить.

Вечером прилетели Ли Ем и Джамиль. Вдвоем.

Катер висел над долиной для оперативного сбора данных с сейсмодатчиков: их мощности не хватало чтобы взаимодействовать со спутником напрямую. Купол над пещерой вел себя смирно, хотя, судя по показаниям, в первые часы что-то там всё-таки обвалилось. Наблюдать за этим местом придется ещё долго, ведь радиоактивное загрязнение никуда не делось, и если холм обрушится, это может стать проблемой.

Утром прилетела Алия, прихватив с собой Рене, явно чтобы иметь возможность присматривать за обоими товарищами, вызывавшими у нее беспокойство.

Вернон закрыл глаза. Запихнул в себя ещё один глоток жидкости. Вот он сидит, живой и здоровый, без ожогов на пол-тела, со всеми органами и конечностями. Остальные тоже вроде в норме, метаболиты активного ровазина нашли только у Джамиля, и то в количестве гораздо меньшем, чем у любого из троих попавших под вспышку в день обнаружения Ковчега. Это кажущееся благополучие лишь усугубляло проблему. В развед-экспедиции, где полсотни человек, ежечасно рискуя собой, собирают бесценные крупицы знания и осознанно обменивают жизни на безопасность и процветание человеческой цивилизации, там смерть ходит за тобой по пятам, пьет с тобой черную дрянь из пакета с надписью “Кофе”, спит с тобой на одной койке, смотрит на тебя твоими же глазами из отражения в забрале скафандра. Там терять тех, кто бьется с тобой плечом к плечу, так же тяжело и страшно, но справляться с этим ― парадоксально легче.

Вернон перевел расфокусированный, не видящий взгляд с блеклой в ярком свете модели на солнечный летний день за ветровым стеклом. Катер висел в десяти метрах над лесом. В открытый шлюз втекал горячий, пахнущий медом и мхом воздух. На капот неподвижной машины приземлился синий, переливающийся жук, огромный, с ладонь размером. Как кто-то, вернувшись из Ада, может так нелепо погибнуть в Раю?

Вейверы не пьют. Разумеется, у них нет генов склонности к алкоголизму. Ямакава привык вместо спирта заливать горе тяжелой работой, которой всегда хватало как в экспедициях, так и между ними. Но сейчас ее не было, а был этот ясный, погожий денек, а еще была вся жизнь впереди: надо проследить, чтобы Арчи помирился с Деб, надо найти выживших с Ковчега… Надо сделать наконец пересадку чертова куска кожи. Были улыбающиеся и спешащие люди в лагере. Была экспедиция Б-32, которую фактически придется планировать заново, и ещё… Не было только Громова. Тяжелое, давящее ощущение невосполнимой потери, такое неуместное в сияющей синеве неба Вудвейла, но такое знакомое и понятное.

Ямакава был готов, насколько только возможно. Он знал, что это произойдет. “Нет. Не просто знал. Я это выбрал.” Вернон остро и ясно осознавал, что это его решение и его ответственность. И никто не осудит, даже не усомнится в его праве на такие решения. В том числе и он сам. Невозможность разделить эту ношу порождала всепоглощающее чувство одиночества, которое выжигало командира вейверов изнутри. “Сегодня нужно вернуться на базу”. Еще один мучительный глоток из кружки. Он хорошо знает путь со дна этого колодца. Он выберется.

* * *

Вудвейл, 2550-07-04 20:23

Владимир стоял на краю обрыва и смотрел на первый для него настоящий закат на Вудвейле. Он видел его с орбиты и на панорамных фотографиях, но они не передавали и миллионной доли происходившего: ни постепенно остывающего ветра, плавными порывами, словно волнами, накатывающего со стороны невидимого за горизонтом океана, ни богатого, опьяняющего своей глубиной букета ароматов, ни успокаивающего шума базы за спиной.

Его базы.

Семенов сознательно не спускался на планету, хотя ему-то никто не мог этого запретить. То, что даже руководитель экспедиции остается на орбите, удерживало горячие головы от открытых возмущений, но у этого была и обратная сторона: Вудвейл начал казаться Владимиру симуляцией, компьютерной игрой, а не реальной планетой. Планетой, к которой он шел всю свою жизнь. Мир глубоко вдохнул, закрывая глаза. ”Вот он, настоящий старт экспедиции Б-32. Тот момент, которого мы так долго ждали”.

Сегодня с базового корабля спустили все энергоблоки и почти треть техники, а также развернули все временные жилые модули, утроив количество построек, и на террасе с посадочной площадкой стало тесно.

Внезапно обнаружилось, что Гейл под словом “консервировать” не подразумевал “останавливать”. В недостроенном “дворце” над маленьким поселком он спрятал один из универсальных строительных роботов, который от своей энергоустановки питал четыре 3D-принтера, перерабатывавших сырье в текстиль, мебель и легкие фермы для теплиц. Сегодня Кевин чуть изменил программу, и завтра его команда уже будет вставлять окна в первых стационарных помещениях, в том числе и жилых.

Да, они потеряли больше месяца, и наверстать упущенное для возвращения к исходному плану вряд ли возможно, но теперь у них есть Медная Гора и независимое от сезонов агропроизводство на орбите. Это вызов их навыкам и смекалке, их способностям адаптироваться самим и менять среду вокруг себя. “Ты права, Лина, это мы умеем прекрасно”. Мир чувствовал, как за спиной расправляются крылья.

Семенов открыл глаза, возвращая себя на землю. С юго-запада, пока еще едва заметный на фоне подсвеченных красочным закатом облаков, приближался средний катер. Весь день с самого утра над лагерем садилось и взлетало много машин, но несколько человек ждали конкретно эту, с дополнительными пластинами квантово-гравитационных щитов, которые придавали ей сходство со стрекозой. Из старого жилого корпуса вышли Моррис и Сильвергейм. Психиатр шел спокойно, своим размеренным шагом; лидер спасателей, напротив, заметно сдерживался, чтобы не бежать. С того вечера, как он отвез Дебору на поверхность, Арчибальд был сам не свой.

День, когда на корабле получили сообщение о результатах операции, объявили траурным по Якобу Громову. Тут надо сказать, что Семенова не покидало неприятное ощущение наигранности и чрезмерной формальности происходящего. Все с нетерпением ждали возвращения к планете и высадки, а не скорбели о погибшем. “Похоже, Ямакава всё-таки достиг своей цели, и вейверов стали считать чужими в команде.”

После этого, казалось бы, настроение белобрысого гиганта должно было улучшиться. Но нет: Арчи хоть и начал иногда улыбаться, оставался непривычно молчаливым и задумчивым, а сегодня работал как проклятый, даже не пытаясь найти минутку, чтобы хотя бы поздороваться с Совиньсон. Та тоже его игнорировала, а пару часов назад улетела дежурить в долину. “Видимо, в тот вечер случилось что-то более серьезное, чем проводы на опасное задание. И не только между тобой и Деборой, раз ты с таким нетерпением ждешь встречи с Верноном”.

С этими мыслями Владимир подходил к открывавшемуся люку катера.

Сегодня утром руководитель экспедиции Б-32 был несколько удивлен, не обнаружив своего главного планетолога на базе. Увидев его, выходившего из машины в свет почти догоревшего заката, Семенов понял, почему. Внешне это был всё тот же Ямакава: голова уверенно поднята, широкие плечи расправлены, хищная плавность движений, привычная непроницаемая личина спокойствия… Мир вздрогнул, взглянув в глаза командира вейверов: эти глаза были мертвы. Ни любопытства, ни участия, ни граничащей с издевкой насмешки. Даже цвет, казалось бы, выцвел и потускнел. Владимиру стало страшно, по-настоящему страшно, возможно, впервые за всю его жизнь. “Неужели… Мы его потеряли?!” Семенов непроизвольно дернулся навстречу другу, но как на стену натолкнулся на его холодный голос, обращенный к Арчибальду: