Чеченец закурил, выпустил дым колечками и, переводязадумчивый взгляд с охранника на телохранителя, спросил:

— Она худая или полная?

— Скорее худая, — подал голос телохранитель, который так истоял в одних трусах, поеживаясь от ночной прохлады.

— Худая, говоришь? — Еще одно идеально круглое колечко дымамедленно поднялось к потолку и растаяло. — Ладно, проверим.

* * *

— Приставал? — спросил Вадим, когда Маша рассказалаподробности визита корреспондентки Юлии Ворониной.

Они стояли, обнявшись, в саду у дома доктора. Перед ними втемноте горел небольшой костерок, в котором корчились, исчезая, лиловоетрикотажное платье, рыжий парик и босоножки на тонких высоченных шпильках.

— Салом истек, — кивнула Маша, — руку на коленку положил.Ладошки у него потные и холодные.

— Неврастеник, — определил доктор, — инвалидкомсомольско-криминального фронта. У них у всех к сорока годам либо циррозпечени, либо неврастения. Иванов не пьет, не курит. Вероятно, печень у него впорядке. Но неврастению он себе заработал честно.

— Знаешь, — задумчиво сказала Маша, прижавшись лбом к плечудоктора, — у меня сейчас такое чувство, будто мы преступники и сжигаем трупубиенной нами красотки-корреспондентки Юли Ворониной. Такой образ получился,такая героиня! Я успела полюбить ее всей душой. Жаль, не видел меня мойпреподаватель сценического мастерства.

Костер догорел. Обнявшись, они ушли в дом.

* * *

С утра Ахмеджанов был мрачен и молчалив. У него даже занылживот под швом, что в последнее время случалось с ним крайне редко. Угнетала нетолько мысль о больших деньгах, вложенных в предвыборную кампанию этогослизняка Иванова. Самое оскорбительное то, что он, Аслан Ахмеджанов, ошибся.Деньги что? Пыль, прах, бумажки. Хотя, конечно, жалко. Главное, он, который неимеет права на ошибку, ошибся. И об этом все узнают.

Дед говорил ему еще в детстве: «Аслан, никогда не верьтрусу. Ты можешь купить труса, но рано или поздно страх побеждает жадность. Иты проиграешь». Бывший комсомолец — трус, настоящий шакал, чуть что — поджимаетсвой паршивый хвост. Ахмеджанов считал себя умным и хитрым. Он держал трусаИванова именно страхом, а деньгами только подкармливал. Дед говорил: «Не верьшакалу. Не верь даже себе самому, если имеешь дело с шакалом».

Деда давно нет на свете, но, даже мертвый, он опять оказалсяправ. Но с кем еще иметь дело, кроме шакалов? Кого еще удержишь страхом? Иногдау него появлялось странное чувство, будто весь его прошлый опыт, все его знанияжизни — ерунда. Позади нет ничего, кроме крови и смерти. Со смертью он знаком,он ее видел столько раз, он ее делал сам, оружием, голыми руками, мозгом,душой, всем своим существом…

Он и сам умирал, наблюдая смерть совсем близко, в образемолоденькой черноволосой, очень красивой медсестры. Он с развороченным животомистекал кровью, а она стояла рядом, держала его за руку и говорила ласковыеслова. Он удивился тогда, что смерть — вовсе не старуха с косой на плечах, анежная юная красавица с теплыми мягкими пальцами. Конечно, это всего лишьпредсмертный бред. Девушка — обычная медсестра в грозненском госпитале, но впамяти отпечаталось все именно так…

Никто не верил, что он выживет. Его не хотели вывозить изГрозного, ведь хоронить человека лучше на родине. Но все-таки вывезли. И онвыжил. Этот русский доктор с насмешливыми голубыми глазами спас его, вытащил стого света. Такое не забывается.

Но благодарность — сложное чувство. От нее так устаешь, таксмертельно устаешь… Этот долг не отдашь деньгами, а Ахмеджанов не любилоставаться должником. К доктору Ревенко он чувствовал одновременно уважение ираздражение. Однако сейчас Ахмеджанову не до чувств. Сейчас он хотел проверитьфакты, расставить все по местам, выяснить, что за рыжая девка приходила кИванову. Особенно не понравилось ему то, что она якобы живет в санатории«Солнечный берег».

Впрочем, уже сегодня к трем часам дня он выяснил, чтоникакой Юлии Ворониной из Москвы в «Солнечном береге» нет и не было. И газетыпод названием «Кайф» тоже нет. Иванов и его люди не могут так дружно врать, даи фантазии у них не хватило бы. Кто-то сделал серьезный ход, кто-то вступил сним, Ахмеджановым, в игру.

Еще ночью, допросив Иванова и его людей, он решил усилитьнаблюдение за домом доктора. Он хотел знать каждый шаг, каждый вздох Ревенко иего девочки. Тот, кто сделал первый ход, тут же делает второй. Иначе какойсмысл вступать в игру?

Наружники дежурили посменно. День кончался, а никаких сигналовне поступало.

Наконец он не выдержал и сам позвонил наружнику, которыйтолько что сменился.

— Почему молчишь?

— Так нечего сообщать! — весело ответил наружник, который вэто время уплетал шашлык в ресторане на набережной. Ахмеджанов слышал втелефоне, как тот жует.

— Что они делали все это время? Давай подробно!

— Подробно? — усмехнулся в трубку наружник. — Пока я за ниминаблюдал, два раза кончил. В окошко смотрел, будто эротику по видаку! Толькоживьем.

— Хватит, — брезгливо поморщился Ахмеджанов — встречалисьони с кем-нибудь? Говорили? Звонки были?

— Не-а, — наружник прижал сотовый телефон к уху плечом ивытер салфеткой шашлычный жир, — я ж говорю, только трахаются, жрут, один разна пляж вышли, загорали, купались.

— Между собой о чем говорят?

— Да ни о чем. Он ей про детство рассказывает, про маму спапой, она ему — тоже.

— Ели дома или ходили куда-нибудь?

— Костер в саду развели, картошку пекли.

— Значит, целый день никаких звонков?

— Нет. Все тихо. Ни с кем в контакт не вступали. Ни с единойживой душой. Им никто не нужен, кроме друг друга.

— А не могли они тебя засечь?

— Да они никого вокруг в упор не видят, я ж сказал!

— Ладно, отдыхай, — Ахмеджанов захлопнул крышку телефона.

«И все-таки надо проверить, — подумал он, — проверить надо!»

* * *

Они сидели на маленьком пляже за домом. Вокруг — ни души.Огромное густо-оранжевое солнце уже коснулось краем спокойного светлого моря. Всумерках, перед темнотой, краски стали четкими и насыщенными. Дневнаяослепительная жара плавила очертания предметов, а сейчас глаза отдыхали отяркого света. Можно даже на солнце смотреть спокойно, не щурясь. Оно все глубжеуходило в море, по воде тянулась яркая ровная дорожка. Ближе к берегу она медленнораспадалась на длинные оранжевые лоскутья.