— Неужели они и в окно спальни подсматривали? — шепотомспросила Маша.

— Не думаю, — улыбнулся Вадим, — хотя… Знаешь, я уже привык,что постоянно следят, но сегодня как-то уж особенно явно.

— Странное это ощущение, когда за тобой следят. Я все времячувствовала затылком. Как ты думаешь, это я такая чувствительная или они неособенно прятались?

— Ты просто знала, что должны следить. Поэтому чувствовала.А они работают вполне профессионально.

— А сейчас?

— Тоже. В кустах, за оградой или из окошка соседнего дома.Сейчас нас видят, но не слышат.

— Уже приятно, — вздохнула Маша, — хотя бы не слышат. Как тыдумаешь, завтра будет то же самое?

— Вряд ли. У них не хватит людей, чтобы вот так следитьнесколько дней подряд.

Неподалеку раздались сигналы машины. Длинный гудок, потомдва коротких.

— «Газик» мой прибыл, — заметил доктор.

— А почему не позвонили, не предупредили? — тревожно спросилаМаша.

— Так я же телефон в доме оставил. Вот, предупреждают. Нучто он разгуделся? — поморщился доктор. — Ладно, пошли.

Они нехотя встали и направились к дому.

— Там не может быть никакой ловушки? — спросила Машашепотом.

— Вряд ли. Он бы так не гудел, не предупреждал. К «газику»,ждавшему у ворот, они подошли вместе. Маша вежливо поздоровалась с молодымчерноусым шофером. Он приветливо улыбнулся в ответ и сказал докторупо-абхазски:

— Двух раненых привезли.

Доктор повторил эту фразу по-русски для Маши и добавил:

— Не волнуйся, ложись спать.

Прощаясь, Маша поцеловала Вадима и неожиданно для себятихонько перекрестила его, когда он садился в «газик».

Оставшись одна, она плотно задернула все шторы и взяла вруки кассету, которая отличалась от десятка других кассет лишь тем, что наторце не было никакой бумажки с надписью. Вытащив из кассетной коробки квадратбумаги с пустыми разлинованными наклейками, она написала: Э. Рязанов. «Жестокийроманс» — первое, что пришло в голову, аккуратно отделила клейкую полоску снадписью, прижала ее к торцу кассеты и поставила коробочку назад, на полку.

Потом она приняла душ, приготовила себе чай, улеглась надиван в гостиной и включила видеомагнитофон — она давно хотела пересмотретьнашумевший боевик Марка Гордона «Скорость».

Когда лихой полицейский Джек Тревен в исполнении КевинаРивса вскочил в заминированный автобус на полном ходу, в двери бесшумноповернулась отмычка и два кавказца вошли в дом.

Маша не успела опомниться, а глаза ей уже завязали чернымплатком и чья-то грубая рука зажала рот. Отчаянно брыкавшуюся Машу понесли вмашину, стоявшую у ворот. Один из кавказцев на секунду вернулся в дом, выключилтелевизор и видик, погасил свет, захлопнул дверь.

Маша быстро поняла, что брыкаться и сопротивлятьсябесполезно.

— Будешь орать, — сообщил ей незнакомый голос с акцентом, —придется заклеивать тебе рот. Будешь хорошей девочкой, не обидим.

— А можно узнать, куда вы меня везете? — решилась спроситьМаша.

— В гости, — ответили ей, усмехнувшись.

То, что ее увезли сразу и не стали обыскивать дом, казалосьхорошим признаком. Но сначала они выманили Вадима, сказали, будто там раненые.Очень все это странно. Сегодня за ними следили целый день, вероятно, ждали, чтоВадим войдет в контакт с кем-нибудь. Проверяли. А это что? Продолжениепроверки?

Машина долго ехала по горной дороге. Маша чувствовала кривыезигзаги и ухабы, но ничего не видела. В босые ноги впивались мелкие острыекамушки, усыпавшие пол под сиденьем. Машу раздражало, что на ней ничего нет,кроме трусиков и длинной, до колен, белой футболки.

«Хорошо, что они не вытащили меня прямо из душа, — подумалаона. — Господи, кончится все это когда-нибудь?!»

— Дайте мне, пожалуйста, сигарету, — попросила она тихо.

Тут же ей в рот сунули бумажную трубочку фильтра. Щелкнулазажигалка. Было странно прикуривать в полной темноте.

Наконец машина остановилась. Машу ввели в какое-топомещение, она ощутила под ногами гладкий деревянный пол. Повязку сняли с глаз.В лицо ударил ярчайший электрический свет, и на миг Маше показалось, будто онаослепла. Она почувствовала, что на нее в упор глядит несколько пар глаз, и,чуть привыкнув к яркому свету, разглядела четыре темных мужских силуэта вглубине комнаты.

— Ну? — спросил один из мужчин, повернув голову к сидевшемурядом.

— Не она, — твердо ответили ему, — та была выше почти наголову, старше лет на пять-шесть, рыжая, стриженая, а у этой волосы длинные,темные, глаза карие. Она совсем соплячка, не больше восемнадцати, к тому жетощая, ни груди, ни бедер. Та — красотка экстра-класса, а эта — заморышкакой-то. С этой шеф и разговаривать не стал бы.

— Пусть пройдется, — сказал тот, в котором Маша, ужепривыкшая к яркому свету, узнала телохранителя Иванова.

Она узнала троих из четырех. Главный здесь, несомненно,Ахмеджанов: тяжелый горбатый нос, маленькие, глубоко посаженные глаза поднависшими бровями, бритая голова в круглой войлочной шапочке. Именно это лицопоказывали в «Новостях» по телевизору. Рядом с чеченцем сидели охранник офиса ителохранитель Иванова. Четвертого, очень худого бровастого, бородатогокавказца, Маша видела впервые.

— Пройдись, девочка, — сказал Ахмеджанов.

Вжав голову в плечи, сутулясь и волоча ноги. Маша сделаланесколько шагов.

— Нет, вообще ничего похожего! — усмехнулся телохранитель.

Незаметная дверь за спинами сидевших открылась, из неевывалился смертельно-бледный, в вишневой пижаме, с взлохмаченным белым пухом налысине Вячеслав Иванов. Взглянув на Машу мутными совершенно безумными глазами,он заорал:

— Это она! Она! Я узнал тебя, сука! Ты мне подкинулакассету! Кто тебя прислал? Говори!

— Заткнись, падаль, — спокойно произнес Ахмеджанов.

Но Иванов продолжал орать высоким петушиным фальцетом, ачерез минуту вырвался из рук державшего его худого бородатого кавказца, кинулсяна Машу и вцепился холодными мокрыми пальцами ей в горло.

— Мразь! — услышала она голос Ахмеджанова и почувствовала,что задыхается. Раздался негромкий хлопок. Руки Иванова вдруг ослабели, что-тотемное, теплое брызнуло ей в лицо. Иванов стал падать, увлекая за собой Машувсей тяжестью своего короткого рыхлого тела.