настоящее. Так, немецкие союзы «изгнанных» играли заметную и довольно неуклюжую роль в западногерманской политике 1970–1980-х годов, временами — включая и критический 1989 год — агитируя за пересмотр германско-польской границы и возвращение немцев туда, откуда их когда-то депортировали. Поляки и украинцы продолжают спорить о наследии Украинской повстанческой армии, бойцов которой одни проклинают как убийц, а другие славят как борцов за свободу. Совсем недавно, в 2008 году, напряженность во взаимоотношениях словаков и венгров достигла такой точки, что венгры, возмущенные арестом активистов мадьярского движения в Словакии, перекрыли в знак протеста несколько пограничных переходов.

Тем не менее в эмоциональном плане самым опасным «минным полем» в послевоенной истории Восточной Европы остается все же судьба еврейского населения, и в особенности удел польских евреев. Во многом это обусловлено сложным отношением восточноевропейских евреев к восточноевропейскому коммунизму: в нескольких коммунистических партиях Восточной Европы евреи играли виднейшие роли и воспринимались в качестве основных бенефициаров новых режимов, несмотря даже на то, что другие евреи от тех же режимов основательно пострадали. Временами евреи Восточной Европы и другие ее жители состязаются в своеобразной сравнительной мартирологии. Если первые склонны интерпретировать любую дискуссию о каких-либо чужих страданиях военных лет как принижение их уникально трагичного опыта, то вторым не по душе тот факт, что весь мир сегодня знает о холокосте, но не об их страданиях от рук нацистской Германии и сталинского Советского Союза. Идут также нескончаемые споры о деньгах, собственности, вине и ответственности.

Подтверждением того, насколько живы все эти чувства, может служить история 1990-х годов, когда по инициативе Польского института национальной памяти прокуратурой было начато расследование необычного дела Соломона Мореля, который, как признавали все, был польским евреем и партизаном-коммунистом. Кроме того, с февраля по сентябрь 1945 года он исполнял обязанности коменданта концентрационного лагеря для немцев Згода, находившегося в верхнесилезском городке Светочловице на месте бывшего филиала Освенцима. Потом он служил в польской тайной полиции, став полковником и начальником тюрьмы в Катовице. В начале 1990-х годов Морель эмигрировал в Израиль.

На этом, однако, бесспорные факты и заканчиваются; все остальное, касающееся этого человека, остается под вопросом. По мнению польских прокуроров и следователей, Морель вступил в ряды польских чекистов сразу после войны. Сначала он работал в тюрьме Люблинского замка, где допрашивал командиров Армии Крайовой. Затем его перевели в Згоду. На посту коменданта лагеря он прославился жестокостью к немецким узникам, включая женщин и детей. Он лишал их еды, не позволял мыться, пытал ради собственного удовольствия, а иногда забивал до смерти. Из-за антисанитарии в лагере началась эпидемия тифа, от которого умерли 1800 заключенных. Согласно архивным данным, МВД возложило ответственность за эпидемию на Мореля, его на три дня посадили под домашний арест и лишили части зарплаты.

В 2005 году польская прокуратура, решив, что Морель виновен в совершении военных преступлений, направила в Израиль запрос на его экстрадицию. В ответ прокуроры получили гневное письмо из израильского министерства юстиции, в котором сообщалось, что Морель не военный преступник, а жертва войны. В военные годы у него на глазах польский офицер убил его родителей, младшего брата и жену брата. Его старший брат был застрелен, как говорилось в письме, «польским фашистом». Согласно израильскому чиновнику, лагерь в Светочловице, которым он командовал, вмещал не более 600 заключенных, и все они были бывшими нацистами. Санитарные условия там были вполне удовлетворительными. Суждения автора письма обосновывались не фактами, а эмоциями: Морель, заявлял он, «пострадал от геноцида, вершимого нацистами и их польскими пособниками», дело против него объясняется польским антисемитизмом, и поэтому его выдача Польше невозможна[431].

Эта переписка вызвала немалое раздражение у обеих сторон. Поляки считали, что израильтяне прячут обычного коммунистического преступника. Израильтянам казалось, что поляки избрали своей мишенью типичную еврейскую жертву. Но все же история Мореля вовсе не была типичной. Не признавая за ним роль «символа несправедливости», чинимой поляками или евреями, мы должны рассматривать его жизненный путь как нечто исключительное.

Начать следует с того, что нашему герою, в отличие от большинства евреев Восточной Европы, удалось пережить холокост. Оценить редкость этого явления довольно сложно, поскольку точного числа тех, кто выжил, не знает никто. Далеко не все евреи в послевоенной жизни регистрировались в Восточной Европе как таковые, и отнюдь не каждый желал взаимодействовать с еврейскими организациями. Многие сменили фамилии, чтобы они выглядели как «арийские», а в послевоенные годы сохранили их. Но, согласно самым оптимистическим подсчетам, из 3,5 миллиона евреев, живших в границах Польши в довоенный период, уцелели менее 10 процентов. Около 80 тысяч из них остались в живых после нацистской оккупации. Остальные в годы войны находились в СССР, а когда боевые действия закончились, в большинстве своем вернулись в родные места. К июню 1946 года на территории новой Польши проживали около 220 тысяч евреев. Эта цифра составляла менее одного процента польского населения, насчитывавшего тогда 24 миллиона человек[432].

Еще более сложно делать подсчеты в отношении Венгрии, где евреи традиционно ассимилировались, вступали в межнациональные браки и меняли вероисповедание. Оценки еврейского населения Венгрии по состоянию на 1945 год варьируют в очень широком диапазоне — от 143 до 260 тысяч. Как и в польском случае, для Венгрии, население которой тогда составляло 9 миллионов человек, это был невысокий процент. Но из-за нацистских депортаций конца войны, включая печально известную массовую высылку местных евреев в Освенцим, затронувшую в основном венгерскую глубинку, почти все выжившие евреи Венгрии сосредоточились в Будапеште[433]. В городе с населением в 900 тысяч человек евреи составляли весьма зримое и деятельное сообщество. Опираясь на свои семейные и профессиональные связи, они довольно скоро начали играть важную роль в общественной жизни. Ничего подобного не было ни в Польше, ни в Германии. В советской оккупационной зоне Германии осталось лишь 4500 евреев — ничтожная доля в 18-миллионном населении. Здесь они были практически незаметны[434].

Соломон Морель был нетипичен и в том отношении, что не покинул после войны Восточную Европу. Подавляющее большинство евреев, вернувшихся в свои дома, оставались в них лишь столько времени, сколько требовалось, чтобы найти выживших родственников и собрать уцелевшую собственность. В основном, впрочем, результаты таких поисков были удручающими. В меморандуме 1946 года руководители еврейской общины Польши объясняли, что многие их соплеменники покидают страну, поскольку не могут жить в городах и деревнях, ставших «кладбищами для их семей, родственников, друзей»[435]. Некоторые отправлялись к родственникам за границей, единственным близким людям. Другие, особенно те, кто провел военные годы в Советском Союзе, уезжали из ненависти к коммунизму и