Еще более важно то, что польские, чехословацкие, румынские и венгерские полицейские, проводившие депортацию, действовали с благословения Советов и на территориях, формально контролируемых Красной армией. Сталин, конечно, знал, что и поляки, и чехи начали размышлять об изгнании немцев еще до завершения войны. Помогал он в этом и румынам. Но решение о перекройке польских границ, возмещавшее присвоенные Советским Союзом восточные территории страны бывшими немецкими землями на западе, означало, что у поляков просто не было иного выхода, кроме массовых депортаций, масштабы которых трудно было себе представить. В конце концов изгнание немцев стало возможным с советской помощью.

Красная армия также несла прямую ответственность за изгнание и депортацию немцев из Венгрии и Румынии. Преследования венгерских немцев начались по советскому приказу от 22 декабря 1944 года, предписывавшему всем гражданам немецкого происхождения записаться в трудовые отряды для отправки на работу на фронте. Подготовка полномасштабной депортации началась в феврале 1945 года, когда советское представительство при Союзной контрольной комиссии предписало венгерскому МВД «подготовить список всех немцев, проживающих на территории Венгрии» (именно этот приказ привел к конфликту Бюро переписи с властями и аресту его сотрудников)[403]. К тому моменту НКВД уже руководил и депортацией немцев из Румынии[404].

В то же время изгнание немцев пользовалось несомненной популярностью среди населения всех стран, им затронутых; местные коммунисты быстро взяли этот процесс под свой контроль, приписав себе все заслуги. Так, Польская коммунистическая партия сумела обрести желанное доверие масс именно из-за ее ведущей роли в процессе изгнания немцев. Она смогла заручиться поддержкой со стороны тех правых сил, которые уже давно ратовали за создание «гомогенного» польского государства — в Европе того времени национальная однородность вообще считалась вполне нормальной политической целью[405]. А историк Стефан Боттони пишет, что двойственная политика румынских коммунистов по отношению к национальным меньшинствам — жесткое обращение с немцами, сочетаемое с усилиями по интеграции венгров, славян и евреев, — также помогла им упрочить легитимность[406].

Для чехословацких коммунистов причастность к изгнанию немцев была еще более важной, поскольку она позволяла партии идти в ногу со временем и откликаться на настроения масс. В конечном счете коммунистическая полиция с необычайным усердием просто реализовала популярную в народе правительственную политику. Руководитель Чехословацкой коммунистической партии Клемент Готвальд призывал нацию отомстить немцам не только за минувшую войну, но и за битву при Белой горе в 1620 году, когда Богемия была сокрушена Священной Римской империей и ее преимущественно немецкими союзниками: «Вы должны быть готовы к финальному воздаянию за Белую гору, к возвращению чешских земель народу. Мы навсегда изгоним из своей страны всех потомков чужеродной германской знати»[407]. Националистическая риторика такого же типа, чуть более явственно разбавленная марксизмом, использовалась Словацкой коммунистической партией в отношении венгерского меньшинства: «Богатейшие плодородные земли Южной Словакии, откуда венгерские феодалы выгоняли словацких крестьян в горы, должны быть возвращены словацкому народу»[408].

Все временные институты, созданные для обеспечения немецких депортаций, быстро доказали свою пригодность и для других нужд. В Польше многие лагеря, специально открытые для этих целей, со временем превратились в места заключения противников режима. В Чехословакии коммунистическая партия создала полувоенную организацию, призванную помочь в изгнании немцев; та же организация позже содействовала партии в осуществлении государственного переворота 1948 года[409]. Иначе говоря, высылка немцев заложила институциональную основу для коммунистического террора, начавшегося через год или два.

Поскольку выселением немцев занимались полицейские-коммунисты, на долю местных коммунистических партий выпала приятная обязанность перераспределения немецкой собственности. В их распоряжении внезапно оказались квартиры, мебель, прочее имущество, которым теперь можно было наделить верных партийцев. Немцы также оставляли фермы и целые предприятия, которые, к всеобщему удовольствию, незамедлительно национализировались и передавались под контроль польских или чешских чиновников. Этот массовый захват собственности помог подготовить психологическую почву для более масштабной национализации, которая началась чуть позже. Многие с удовлетворением смотрели, как у немцев отбирают жилье и бизнес, полагая, что отнимать собственность у врагов нации — вполне «справедливо». «И почему, собственно, ее конфискация у врагов рабочего класса должна быть менее „справедлива“?» — размышляли они.

Благодаря усилиям активных и влиятельных организаций бывших немецких изгнанников массовая депортация немцев с недавних пор сделалась хрестоматийным и наиболее часто обсуждаемым примером этнических чисток в послевоенной Европе. Тем не менее ее следует считать лишь одним из многочисленных процессов подобного рода после 1945 года.

Почти в то самое время, когда немцев выдавливали из Силезии и Судетской области, на польско-украинской границе происходил еще один масштабный обмен населением. Любопытно, что соглашение, санкционировавшее эту вторую по размаху волну послевоенных депортаций, подписывалось Польшей не с Советским Союзом, а с Украинской Советской Социалистической Республикой, образованием, которое в тот момент не обладало суверенитетом, особенно в международных делах. Один украинский историк полагает, что это делалось намеренно. Если бы другие союзные державы вдруг выступили против перемещения такой массы людей или если бы оно сопровождалось вопиющим насилием, Сталин всегда мог бы снять с себя правовую ответственность: «Это не мы, это украинцы»[410].

Как хорошо было известно советскому лидеру, в то время на юго-востоке Польши и западе Украины шла полномасштабная война. Здесь не место глубоко погружаться в суть этого конфликта; достаточно сказать, что он коренился в давнем экономическом, религиозном и политическом противостоянии, обостренном и искаженном нацистской оккупацией и двумя советскими вторжениями — 1939 и 1943–1944 годов. Воцарению мира и межэтнической гармонии на западе Польши и востоке Украины не способствовали и действовавшие там многочисленные партизанские отряды различной национальной (польской, еврейской, украинской, советской) и политической окраски. Насилие достигло ужасающего пика и трагизма в некогда польской, а ныне украинской области Волынь, когда местные партизаны из Украинской повстанческой армии осознали, что немцы уже уходят, а Красная армия еще далеко. Они сочли, что наступает подходящий момент для основания собственного государства. Партизанский вожак Микола Лебедь призвал своих единомышленников «очистить революционную территорию от польского населения». Летом 1943 года его люди, многие из которых были свидетелями или участниками советских депортаций поляков в 1939 году и уничтожения евреев в годы холокоста, убили около 50 тысяч поляков, в основном гражданских лиц, изгнав из Волыни еще десятки тысяч[411].

Описание массовой экзекуции в деревне, оставленное польской девушкой-подростком, свидетельствует, что палачи усвоили как нацистские, так и советские уроки. Ее вместе с сестрой, двумя братьями и всеми соседями согнали в лес неподалеку от деревни и приказали не расходиться. То, что происходило потом, очень напоминало многие другие массовые казни, происходившие в тех же местах несколькими месяцами ранее: «Я легла на землю, как будто бы