5 ноября 1916 года независимость Польши была торжественно провозглашена.

Здесь уместно будет заметить, что генерала Людендорфа часто обвиняют в том, что он особенно рьяно выступал за провозглашение независимости Польши, став соучастником этой ошибочной политики. Однако это действительности ни в коей мере не соответствует. Когда фельдмаршала фон Гинденбурга и его самого назначили в германское Верховное командование, решение по польскому вопросу было, по сути, уже давно принято. А поскольку он открыто приветствовал прирост сил германских войск за счет польских частей, которые, естественно, не могли образоваться по мановению волшебной палочки, то использовал для этого свое влияние, считая необходимым ускорить объявление независимости Польши. Ведь для того, чтобы упомянутый выше прирост сил стал возможным, требовалось достаточно много времени.

Однако ожидания военного характера себя не оправдали[67]. Поляки предпочли и в дальнейшем оставить вопросы защиты и обеспечения безопасности своей страны в ведении войск Центральных держав. К сожалению, вскоре выяснилось, что надежды на формирование новых дивизий так и остались прекрасной несбыточной мечтой. А поскольку глупо было бы предполагать, что советники армейских штабов необоснованно легкомысленно отнеслись к вопросу о польской армии, то остается только одно – польские политики сознательно ввели их в заблуждение. В результате, объявив о независимости Польши, Центральные державы выпустили из своих рук весьма важный инструмент политического влияния, не получив ничего взамен.

А ведь в будущем политическом устройстве Польши Германия и Австро-Венгрия были заинтересованы в равной степени, поскольку обе эти державы включали в себя территории с польским населением. Поэтому нетрудно было предположить, что проживавшие на данных территориях поляки начнут проявлять стремление к входу в состав нового национального государства, создавая при этом сложности внутриполитического характера. И с этим обстоятельством при формировании на политической карте Центральной Европы самостоятельной Польши следовало считаться.

Необходимо также отметить, что в целом австрийские поляки поддерживали венское правительство и обеспечивали ему большинство голосов в парламентских баталиях. И это очень хорошо понимал император Франц Иосиф, который обращался с поляками так, что они, сами того не замечая, превратились в правительственную фракцию. Ведь стоило им перейти в оппозицию, и правительство сразу бы утратило необходимую поддержку в парламенте.

В случае же если польская Галиция присоединилась бы к самостоятельной Польше, то ее представители вышли из состава австрийского парламента. В результате немцы получили бы в нем парламентское большинство, а позиции правительства в парламенте заметно улучшились, а это, в свою очередь, позволило ему решиться на осуществление политики в интересах немцев.

Таким образом, решение австро-польского вопроса, то есть включение самостоятельной Польши в состав Австрии, имело для Вены немаловажное значение. Она стала приравнивать потерю Галиции к ее тесному сближению с независимой Польшей, начав упрощать и улучшать внутриполитические отношения в Австрии. Ведь при любом другом подходе последняя теряла Галицию, в которой она остро нуждалась для обеспечения продовольствием своего народа. Могла образоваться в Галиции и польская ирредента, способная через галицких депутатов в австрийском парламенте парализовать деятельность правительства.

В Германии же сама возможность решения австро-польского вопроса вызывала серьезные опасения. Ведь граница с Польшей и так была очень неблагоприятной, а при условии присоединения к Германии земель прибалтийских провинций она становилась еще более неустойчивой. Поэтому Германия являлась заинтересованной в том, чтобы не создавать на своих границах способное быстро укрепиться в военном и экономическом отношении государство, которое было бы присоединено к Австрии, но при каждом инциденте находило бы поддержку в прусских провинциях. В таких условиях Польша могла оказать на союзнические отношения Центральных держав столь серьезное давление, которое они в долгосрочной перспективе могли бы и не выдержать. К тому же при возникновении какого-либо конфликта существование самостийной Польши однозначно означало бы одностороннее усиление Австрии.

При всем этом на переговорах по польскому вопросу, на мой взгляд, была допущена грубая ошибка: он рассматривался в отрыве от основных политических целей Центральных держав на востоке, хотя и являлся частью нашей восточной политики. Почему государственные деятели не пришли к единому мнению о том, какие великие цели при заключении мирного договора они хотели бы достичь, я не знаю. Могу лишь заметить, что еще в апреле 1917 года Людендорф написал мне следующее: «К сожалению, я не могу добиться от министерства иностранных дел организации доверительной беседы с нашими союзниками». Поэтому мы и отправились в Брест-Литовск, совершенно не зная, чего хотели бы там получить.

Обсуждались всегда только отдельные наиболее актуальные вопросы. Однако то, что они сами по себе представляли собой исключения, совершенно не совпадавшие с тем, что предполагалось достичь в рамках большого плана, было очевидно. При этом самым странным являлось то, что естественные противоречия в желаниях союзников никогда друг другу не мешали, хотя постоянно и стояли на пути к великой общей цели.

Стремление же Центральных держав в их планах на востоке сводилось к привлечению России на свою сторону. И если бы такое удалось, то Польша была бы вмонтирована в состав невероятно огромной территории, после чего она никогда бы не смогла играть роль нарушителя мира ни в экономическом, ни в военном отношении. Ведь в таком случае три союзные империи – Германия, Австро-Венгрия и Россия – ни за что не поставили бы под угрозу свою общность ради Польши. Однако если бы план в отношении России не удался, то Польша после необходимой корректировки ее границ с Центральными державами могла бы быть сохранена и как самостоятельное государство.

Судя по тому, как на самом деле велись переговоры о Польше, прусско-германские интересы всегда находились в противоречии с австрийскими. При этом о том, чтобы чисто военные соображения приобрели большое значение, не могло быть и речи хотя бы потому, что лишь германское Верховное командование точно знало, чего оно на самом деле хочет. Все же остальные инстанции только общались друг с другом. В результате неясность в отношении будущего Польши подхлестнула всплеск соответствующей агитации, где Варшава представляла интересы Германии, а Люблин – устремления Австрии. Причем, учитывая первостепенное значение Варшавы, австрийская пропаганда распространялась и на нее. Вена же этому не препятствовала и создавала различные трения, где бенефициаром являлась Польша.

Следует подчеркнуть, что венское правительство изначально настаивало на австро-польском варианте решения вопроса. Однако в апреле 1917 года граф Чернин выразил готовность к объединению Галиции с Польшей при подчинении всей польской территории германскому сюзеренитету, если Германия согласится отказаться от Эльзаса и Лотарингии. Соответственно, в мае 1917 года в немецком городе Кройцнах было принято решение о