ни в чем не уступал солдатам других держав и не заслуживал того упрека, который ему часто предъявляли. На твердой, каменистой, скалистой почве, которая невероятно затрудняла возведение оборонительных сооружений и усиливала воздействие вражеских снарядов, на льду и в снегу, а также на высотах, которые казались доступными только альпинистам, в трудных условиях снабжения и отсутствия самого необходимого войска в своем упорстве добились больших успехов.

Между тем офицерский корпус и военная администрация долго не могли понять, как превратить хороший человеческий материал в то, чего можно достичь только при помощи живого интереса, более строгой дисциплины и постоянной боевой подготовки. При этом всем было известно, что в отношении австро-венгерских солдат применимым являлось слово «безалаберность», которое более соответствует понятию приятной прогулки и безмятежной беззаботности. Однако вместо принятия соответствующих мер должностные лица предпочитали, пожимая плечами, рассматривать безалаберность в качестве национальной черты и оправдывать этим свое бездействие. Вот почему австрийские военные были так счастливы и благодарны, когда союзные им немцы избавили отдельные их инстанции от обременительной работы и известных забот. А поскольку даже самые большие трудности не смогли устранить у австрийских солдат «безалаберность», то можно видеть, насколько глубоко она была у них в крови, чем они, как бы нелепо это ни звучало, почти гордились.

Во время моего присутствия в императорской штаб-квартире я имел также возможность убедиться в том влиянии, какое императрица оказывала на своего супруга. Она действительно умела навязывать свою волю. И вообще у меня сложилось впечатление, что она превосходила кайзера умом и силой воли и что он тщетно пытался избавиться от ее постоянного контроля. Видимо, с этим и были связаны его многочисленные поездки, что позволяло без преувеличения считать его в бегах.

Влиянию императрицы следует также приписать увольнение начальника канцелярии императора графа Польцер-Ходица, чье имя обычно связывали с объявлением амнистии чехам. Причем оглушительный «успех» этого поспешного шага побудил императрицу к резким обвинениям и высказываниям в присутствии свидетелей о «позоре перед всем миром».

Влияние женщин и духовенства стояло, вероятно, и за запретом дуэлей, введенным императором Карлом во время наступления на Италию и запрещавшим «на все времена всем представителям вооруженных сил любое личное или какое-либо иное участие в дуэлях». При этом вначале данный запрет должен был быть добавлен в качестве приложения к находившимся тогда в процессе пересмотра положениям суда чести.

Данные положения в своей новой форме предполагали значительное ужесточение общего уголовного законодательства за посягательство на чужую честь. Однако, поскольку решение об изменении уголовного законодательства требовалось принять в обеих частях империи, перспектива урегулирования этого вопроса была еще очень далекой. Таким образом, объявленному преждевременно абсолютному запрету на дуэли не хватало опоры в уголовно-правовой сфере, а кроме того, он в самой радикальной форме противоречил взглядам большинства офицерского состава австро-венгерской армии, вызывая у него в разгар войны недоверие, сомнения и недовольство.

Как и многое другое, положения декрета о запрете на дуэли обсуждались императором Карлом 1 только с несколькими абсолютно послушными советниками, среди которых был и привыкший к подчинению глава Военной канцелярии его превосходительство барон фон Мартерер. Как я понял из разговора с ним, о последствиях данного декрета среди офицерского корпуса он даже не задумывался. Причем мнения об этом начальника Генерального штаба и вовсе не спросили. Поэтому, как и в других случаях, он сильно удивился такому решению, совершенно не собираясь одобрять и тем более соблюдать подобный запрет в случае необходимости.

Здесь следует заметить, что я упомянул о запрете дуэлей главным образом потому, что он показывает, как император Карл, полагая, что может принести пользу, поспешил с выбором своего ближайшего окружения и предоставлением влияния незаслуженным личностям, принимая в самый последний момент решения, которые приводили как раз к обратному результату.

Характеризуя же самого императора Карла, мне особенно хочется отметить постоянно владевшее им беспокойство, заставлявшее его бесцельно разъезжать по стране[73] и мешавшее спокойно работать ему самому, а также его окружению, в том числе и начальнику Генерального штаба. Генерал фон Штрауссенбург действительно часто даже не знал о том, что происходило в Главном командовании, какие распоряжения отдавались или отменялись. Он целыми днями находился в отстраненном состоянии и должен был затем прикрывать своей подписью резолюции, об основных положениях и целесообразности которых он и понятия не имел.

Я часто, но всякий раз напрасно, указывал ему на то, что во время мировой войны нельзя быть одновременно генерал-адъютантом и начальником Генерального штаба. Никогда не понимал я и то, почему фон Штрауссенбург молчаливо терпел чрезмерную свою загруженность императором, а также доверял исполнение своих должностных обязанностей совсем «зеленым» людям и часто зависел от постороннего мнения. Поэтому его можно было упрекнуть в том, что он не вполне серьезно воспринимал всю полноту ответственности, которую несла с собой его должность.

Это мнение разделяло все его ведомство. Ведь фон Штрауссенбург был жизнелюбом в лучшем смысле этого слова, от веселого настроения которого, казалось, отскакивали самые тяжкие заботы. Брошенное им мимоходом, остроумное и часто наполненное глубоким смыслом слово на удивление быстро восстанавливало, казалось, навсегда утраченную рабочую атмосферу.

Тем не менее, несмотря на вышеизложенное, я думаю, что фон Штрауссенбург иногда намеренно демонстрировал столь безмятежную беззаботность, чтобы не допустить еще большего падения уверенности в своих силах окружающих. Не исключено также, что в борьбе между собственными убеждениями и осознанием долга повиновения императору он выбрал последнее, чтобы поддержать, хотя и неподходящими средствами, ослабевавший авторитет короны.

Я высоко ценил фон Штрауссенбурга за его искренность и преданность союзническому долгу. Да, он стал для меня настоящим другом и часто значительно облегчал мне исполнение моих нелегких обязанностей. Тем не менее я искренне жалею, что он не остался на фронте в качестве боевого командира. Ведь его бодрая и беззаботная манера поведения подходила для той обстановки несравнимо лучше. Не стоит забывать также и о том, что он стал первым австро-венгерским офицером, награжденным за храбрость высшим немецким орденом «За заслуги».

Что же касается генерала фон Вальдштеттена, то перед его назначением в Главное командование за ним прочно закрепилась слава серьезного стратега. И хотя он выполнял в нем основную работу, эту репутацию генерал не всегда полностью оправдывал. В то же время его военные дарования и огромная работоспособность не вызывают сомнений. Тем не менее, возможно, он не дорос до столь ответственного поста, который занимал. Ведь фон Вальдштеттен болезненно реагировал на любые возражения. Ему больше всего нравились те сотрудники, которые всегда с ним соглашались и слепо выполняли то, чего он хотел, выступая в качестве послушных инструментов.