весь отдел и который по вечерам пьёт чай с директором заведения. Нет, тут дело было в другом: как бы я ни обманывал себя относительно собственных никудышных способностей, и сколько бы времени ни ушло у меня на написание диссертации, в глубине души я по-прежнему не был уверен, что всё это мне надо.

Внешне это не проявлялось почти никак: с работой, которую мне давали, я справлялся на средненьком уровне, компенсируя отсутствие особых талантов ответственностью и исполнительностью. Но вот если бы кто-то начал смотреть глубже, то оказалось бы, что по-настоящему выдающихся дел у меня за душой как не было, так и нет, и что за два года я не смог даже найти для себя направление, которое мог бы назвать основным. Тетради показывали это со всей очевидностью: за всей работой — впрочем, весьма большой и проделанной весьма добросовестно — не стояло никакой общей идеи, а её результаты — достаточно скромные — могли пойти единственно в диссертацию, которая сначала будет со скрипом защищена, а потом так и уйдёт в архив невостребованной.

Для протокола. Я вовсе не настолько тщеславен, чтоб мучиться из-за того, что мой «кирпич» не окажется гениальным настолько же, как работы создателей Сказки, труды Врума, статьи Гедельштайера или нынешние семинары Осадько. И я давно смирился с тем фактом, что до уровня Гертруды и Василисы мне никогда не подняться. Слух о том, что Пек защитился в шестнадцать лет, тоже уже перестал задевать моё самолюбие. Из-за чего мне действительно бывает обидно — так это из-за того, что у Василисы, у Пека, у Леи и у Аполлона Артамоновича, когда они говорят о работе, горят интересом глаза, в то время как мне остаётся кивать, следя за тем, чтоб выраженье лица не выдало ненароком того, что я обо всём этом думаю.

Я прошёл через комнату и налил себе чаю. Потом я сел и вновь погрузился в самокопание.

...Порой я жалею, что не чертовски бездарен и не непроходимо туп — тогда у меня, по крайней мере, были бы повод и формальное оправдание к тому, чтобы покинуть эту шарашку и начать искать свою долю в чём-то другом. Проблема в том, что сейчас, сидя за этим столом, я совершенно не представляю, что там, за Внешней границей, могло бы меня ждать такого, ради чего стоило бы начинать шевелиться. Управление развращает — мне доводилось работать в коммерческой фирме, и я понимаю, что заниматься абы чем лучше в комфортных условиях: чай в рабочее время, валяние дурака вместе с коллегами и полуприкрытые глаза руководства в наши дни дорогого стоят. Человек менее чистоплотный просто махнул бы рукой и плыл по течению — я знаю таких. И всё-таки я как последний дурак в глубине души продолжаю надеяться, что вдруг распахнутся какие-то двери и жизнь подарит мне шанс, от которого всё изменится — с каждым новым заданием, с каждой новой неделей. Вот только...

Я вздохнул и повернулся к окну. В Сказку я попал не в таком юном возрасте, как некоторые, — мне было двадцать четыре. Я пришёл сюда обычным туристом, но Аполлон Артамонович, который тогда ещё занимался работой в поле и которому волею судеб выпало стать моим сопровождающим, сделал мне предложение, которое я, повинуясь минутному импульсу, принял. Что-то старый волшебник увидел во мне, что-то такое... Знать бы ещё что.

Я допил чай, но продолжал сидеть, держа в пальцах ещё тёплую чашку. История моего вхождения в сказочный мир чем-то напоминала день из жизни бездомного мальчишки, который спустился в метро: какой-то прохожий, пожалев морозным декабрьским вечером беспризорника, вложил в его руку жетон, и вот паренька уже мчит волшебная лестница, и в лицо веет долгожданным теплом, а навстречу уже спешат сотни прохожих, и все они куда-то торопятся, все чем-то возбуждены, все чему-то смеются, и их раз за разом уносят разноцветные поезда, и феи с рекламных плакатов готовы исполнять их желания... Мальчишке уже может казаться, что он сам стал одним из них, из этих радостных и весёлых людей, и лишь с опозданием приходит горькая истина: в отличие от него, остальным пассажирам есть куда ехать.

Я поставил чашку на стол и заставил себя встать с кресла. В теле была тоска, идти никуда не хотелось. «Расчувствовался, — подумал я с деланым неудовольствием. — Проблемы проблемами, ну а работать кто будет?»

***

Я закрыл свою комнату и снова отправился искать шефа. Кабинет был по-прежнему заперт. Пожав плечами, я хотел уже было вернуться к себе, но тут двери Малого зала раскрылись, и оттуда высыпала целая группа волшебников во главе с Осадько. Я вытянул шею, желая увидеть, нет ли среди них Аполлона Артамоновича — действительно, старый маг вышел в коридор одним из последних, держа под мышкой папку с бумагами. Я метнулся к нему.

— А, Максим Андреевич? — шеф поднял брови и улыбнулся весьма приветливо. — Рад Вас видеть! Вы-то мне и нужны. Жаль, не знал, что Вы уже в Управлении, а то бы непременно пригласил Вас поприсутствовать... Сюда, прошу Вас!

Заперев двери зала, Аполлон Артамонович ухватил меня под локоть и, не дав мне даже раскланяться с остальными, потащил за собой.

— Располагайтесь, прошу Вас! — раскрыв дверь своего кабинета, старый маг пропустил меня внутрь и сам вошёл следом. — Присаживайтесь... Чаю?

— Спасибо, я... Пил уже.

— Ну да, ну да, — чародей, казалось, думал, о чём-то своём. — Ну-с, как там Ваши дела?

Водрузив папку на положенное ей место, маг опёрся о стол и поднял на меня взгляд внимательных серых глаз. Я вдохнул, собираясь с мыслями.

— Я бы сказал, что у нас всё идёт хорошо, — начал я осторожно. — Спасибо вам большое за Василису — она помогла всё уладить. Я имею в виду: нас выпустили из тюрьмы вчера утром. Рана у друидки поверхностная, за пару дней заживёт.

—