Жан-Клод, увидев меня, встал. Белая сорочка была в пятнах,рукав разорван. Не было впечатления, что его били или как-то обижали, но обычноон фанатично относится к одежде. Такое могло быть вызвано лишь серьезнымипричинами. Борьбой, быть может?

Я не подбежала к нему, но обняла его, прижала ухо к егогруди, держась за него, как за последнюю в этом мире прочную опору. Он гладилменя по волосам и что-то приговаривал по-французски. Я уже достаточно сталапонимать, чтобы разобрать, что он рад меня видеть и что я очень хорошо выгляжу.Но все остальное было просто приятным шумом.

Только ощутив присутствие Зебровски у себя за спиной, яотодвинулась, но тут рука Жан-Клода нашла мою руку, и я ее взяла.

Зебровски на меня глядел так, будто впервые видит.

— Чего тебе? — Это прозвучало враждебно.

— Я никогда тебя не видел такой... мягкой. Ни с кем.

Это меня поразило.

— Ты же видел, как я целовалась с Ричардом.

Он кивнул:

— Это было другое. Вожделение. А это... — Онпокачал головой, подбирая слова. — С ним ты будто в безопасности.

Мне стукнуло в голову: а ведь он прав!

— А ты умнее, чем кажешься, Зебровски.

— Мне Кэти читает вслух книжки для самообразования. Самя только картинки смотрю. — Он тронул меня за руку: — Я поговорю сДольфом.

— Вряд ли это поможет.

Он пожал плечами:

— Если уж Орландо Кинга можно было обратить насчетмонстров, то всякого можно.

— То есть?

— Ты когда-нибудь читала, или слышала, или видела егоинтервью до инцидента? Зебровски пальцами показал кавычки, произнося слово«инцидент».

— Нет. Тогда, кажется, меня еще не интересовала этатема.

Он скривился:

— Да, я все забываю, ты еще была в пеленках.

— Так расскажи.

— Кинг был мотором и звездой движения, которое хотелообъявить ликантропов не людьми, чтобы их можно было убивать на месте и безсуда. Потом его поцарапали, и — але-оп! — он смягчился.

— Близость смерти делает с человеком такое, Зебровски.

Он усмехнулся:

— Она не сделала меня лучше, чем я есть.

Когда-то я держала руками его живот, сводя края раны, чтобыне вылезли внутренности, пока мы ждали «скорую». Это случилось перед самымрождеством года два назад. В письмо Санта-Клаусу в том году я включила толькоодно пожелание: чтобы Зебровски был жив и здоров.

— Если Кэти не может сделать тебя лучше, то не можетникто и ничто.

Он осклабился шире, потом лицо его стало серьезнее.

— Я поговорю за тебя с боссом, посмотрю, нельзя лисмягчить его сердце, не прибегая к близкой смерти.

Я посмотрела в это чуть грустное лицо:

— Это потому, что ты увидел, как я его обнимаю?

— Ага.

Я порывисто обняла его:

— Спасибо.

Он оттолкнул меня к Жан-Клоду:

— Ты лучше успей его завернуть в покрывало дорассвета. — И посмотрел мимо меня на вампира: — Берегите ее.

Жан-Клод слегка поклонился:

— Я готов беречь ее настолько, насколько она позволит.

Зебровски рассмеялся:

— Слушай, а он тебя знает!

Мы так и оставили Зебровски заливаться смехом, арегистратора глазеть, потому что ночь уже становилась тоньше. Приближалсярассвет, а у меня было еще много вопросов. Натэниел вел машину, мы с Жан-Клодомсидели сзади.

Я по привычке застегнула привязной ремень, но Жан-Клодостался сидеть вплотную ко мне, обнимая меня за плечи. Меня начало трясти, и яне могла остановиться. Будто я так долго его ждала, что начала разваливаться. Яне плакала, только позволила ему держать себя, пока меня трясло.

— Все хорошо, ma petite.Ничего уже не грозит нам обоим.

Я потерлась головой об его испачканную сорочку:

— Дело не в этом.

Он дотронулся до моего лица, приподнял его к себе в чутьподсвеченной тьме машины.

— В чем же тогда?

— У меня был секс с Микой.

Я глядела ему в лицо, ожидая гнева, ревности, какой-товспышки в глазах. А видела только сочувствие и не понимала.

— Ты — как только что поднявшийся вампир. Даже те, комупредстоит стать мастерами, не могут побороть голода в первую ночь или в первыенесколько ночей. Он непобедим. Вот почему многие вампиры нападают на ближайшихродственников, когда впервые встают. Это те, о ком они думают в сердце своем, ипотому вампиров тянет к ним. Только с помощью Мастера Вампиров может этот голодбыть направлен в другую сторону.

— Ты не сердишься? — спросила я.

Он засмеялся и обнял меня:

— Я боялся, что ты будешь на меня сердиться за то, чтоя передал тебе этот ardeur,огонь, жгучий голод.

Я отодвинулась, чтобы заглянуть ему в лицо.

— А почему ты меня не предупредил, что я не смогу егоконтролировать?

— Когда речь идет о тебе, ma petite, ябольше всегостараюсь избегать недооценки. Если кто-нибудь, кого я знал за все эти века, могбы выдержать этот тест, то это ты. Я тебе не сказал, что ты потерпишь неудачу,так как давно уже не пытаюсь предсказать, что может сделать сила с тобой илипосредством тебя. Обычно ты сама себе закон.

— Я была... беспомощна. И я... я не хотела егоконтролировать.

— Конечно, не хотела.

Я покачала головой:

— Ardeur —это навсегда?

— Я не знаю.

— Сколько пройдет времени, пока я научусь им владеть?

— Месяц или два, может быть, меньше. Но даже когда тынаучишься им владеть, поосторожнее в присутствии тех, к кому ты вожделеешьсильнее всего. От них голод вспыхнет в жилах палящим огнем. Ничего стыдного вэтом нет.

— Это ты так говоришь.

Он держал мое лицо в ладонях:

— Ma petite,уже больше четырехсот лет прошло, как явпервые очнулся и ощутил, как бушует во мне ardeur,но я помню. И все эти годы япомню, что плач по плоти еще острее и хуже, чем плач по крови.

Я сжала его запястья, прижала его руки к своему лицу.

— Мне страшно.

— Конечно. Так и должно быть. Но я тебе помогу черезэто пройти. Я буду твоим гидом. Это может пройти за несколько дней илиприходить и уходить, не знаю. Но я тебе помогу пройти через это, что бы это нибыло.