Сначала он отвез тетку с детьми, потом развернулся и поехалк Лазурному хитрой далекой дорогой, подсаживая всех, кто голосовал.

Алису подташнивало в машине. За щекой таяла липкаябарбариска. В окне мелькали атласные стволы эвкалиптов, бархатный кустарниккарабкался на пепельно-розовые камни, ленивое вечернее солнце лежало на тонкомоблаке и долго не решалось скатиться вниз, в чистое неподвижное море.

– Все, дочка. Приехали.

Такси остановилось у чугунных ворот. Алиса отсчиталасемьдесят рублей. Шофер уехал. Она осталась стоять у ворот со своим дурацкимтяжеленным чемоданом. И зачем она набрала столько барахла? Зачем надела в дорогубосоножки на тонких высоких каблучках? Почему позволила так надуть себяпройдохе-таксисту? Ладно, в следующий раз надо быть умнее.

Ее поселили в трехместный номер. Соседки, две совершенноодинаковые, крошечные, как куклы, вьетнамки, целыми днями сидели на полу,вязали что-то длинное, широкое из одинаковых красных ниток, включали радио наполную мощь и подпевали тоненькими голосами, когда звучала какая-нибудьпопулярная песня. Никуда, кроме столовой, они не ходили. Даже на пляж. И каждыйвечер жарили селедку на электроплитке.

Алиса не хотела ни с кем знакомиться. Утром, после завтрака,уходила подальше, на дикий пляж, где не было ни души, лежала с книжкой нагорячих камнях. Днем отправлялась в горы, карабкалась по осыпающемуся светломугравию к маленькому водопаду. Царапая ноги сухой колючкой дикого шиповника,залезала в темную лесную глушь, долго сидела на траве, слушая мерный гулледяной воды.

Душными вечерами за открытым окном гремела дискотека, сквозьчерную зелень пробивались разноцветные огни. В номере пахло жареной селедкой идешевым мылом. Тихо щебетали вьетнамки у электроплитки. Алиса читала, лежа насвоей койке, или просто закрывала глаза, отворачивалась к стенке, думала о мамес папой.

Они развелись за неделю до ее отъезда. Мама, офтальмолог,доктор наук, решила вторую половину жизни прожить для себя, ни о ком незаботясь. Но дело было даже не в этом. Отец, высококлассный нейрохирург,двадцать лет простоявший у операционного стола в клинике Бурденко, стал крепкопить к старости.

Многие годы он снимал водкой или чистым спиртом стрессыпосле тяжелых операций. Так делали все. Сначала пятьдесят грамм, потом сто, адальше поллитра за вечер. Он являлся домой с глупой улыбкой на красном, потномлице, сообщал заплетающимся языком, что сегодня не совсем удачно поковырялся вчьих-то мозгах, иногда сразу засыпал, но случалось, начинал каяться, проклинатьсебя, просить прощения у жены и дочки, плакать, шмыгая носом и размазывая слезыпо небритым щекам. Потом потихоньку доставал из портфеля очередную склянку соспиртом либо бутылку дорогого коньяка. Утром опохмелялся.

Операционная сестра Наташа, проработавшая с ним лет десять,все чаще говорила:

– Юрий Владиславович, у вас дрожат руки. Это стало слишкомзаметно. Заведующий отделением отстранил его от операций. Начались запои. Онвсе еще числился в клинике, но почти не работал.

Мама никогда не устраивала сцен, не вела долгих разговоров,не пыталась бороться, ибо считала, что у каждого свой путь, и если человек самне понимает, ему ничего не втолкуешь, особенно в пятьдесят лет.

Ирина Павловна Воротынцева пропадала на работе с раннегоутра до позднего вечера, дома общалась только с дочерью, а мужа пересталазамечать. Он как будто умер для нее.

Алиса жалела отца, сначала пыталась прятать спиртное,выливала в раковину спирт и дорогой коньяк, потом просто плакала, умоляла,пробовала поговорить с мамой, сама нашла хорошего нарколога.

– Можно вшить «торпеду», есть и другие методы. Однако этодолжен быть его сознательный выбор. Но он не хочет. Ему все равно. У него уженачались необратимые изменения в мозгу. Ваш отец – хронический алкоголик, –сказал нарколог.

Все было бесполезно. Папа отказывался признать себяалкоголиком, лечиться не желал. Привычный, надежный, теплый мир медленно, новерно рушился, разваливался на глазах. Никто не был виноват, и никто ничего немог поделать.

Когда Ирина Павловна сообщила, что подает на развод инамерена заняться разменом квартиры, Алиса предприняла последнюю отчаяннуюпопытку повлиять на родителей. Она ушла из дома, шарахнув дверью, и сказала,что не вернется, пока они не помирятся.

Она ночевала у подруг, потом неделю прожила в общаге, вкомнате двух своих иногородних сокурсниц. Был июнь, летняя сессия. Ни мама, нипапа даже не пытались ее разыскать. Позже оказалось, мама просто позвонила винститут, узнала, что дочь жива-здорова, сдает экзамены вполне успешно, и наэтом успокоилась.

А папу, кажется, уже ничего, кроме выпивки, не интересовало.

– Ты взрослый, самостоятельный человек, – жестко сказалаИрина Павловна, когда Алиса вернулась домой, – с меня хватит. Он себя угробит,и я не желаю, чтобы это происходило у меня на глазах. Я не буду с ним жить дажеради тебя. Знаешь, я и так слишком многим жертвовала ради тебя. Бессонные ночи,пеленки. В первый год ты кричала так, что у меня лопалась голова. Каждый новыйзуб резался с высокой температурой. Я потеряла год в институте, пришлось взятьакадемку. Я спала на ходу, когда везла коляску. Потом – твои истерики по дорогев детский сад, твои дикие выходки в школе… Прости, детка, ты уже выросла. Яхочу пожить для себя.

Через два дня выяснилось, что Алисин курсовой проект на тему«Город будущего» занял третье место на общеинститутском конкурсе. В качествеприза она получила бесплатную путевку в международный студенческий лагерь«Спутник».

Алиса была рада, что не придется участвовать в эпопееразмена трехкомнатной квартиры на проспекте Вернадского, к которой она ужеуспела привыкнуть. Семья переехала туда три года назад, когда старый дом наТрифоновке пошел на снос.

Ей больше всего на свете хотелось побыть одной. Она надеялась,что у моря, на теплом солнышке, сумеет успокоиться, свыкнуться с простым истрашным открытием, что теперь не нужна никому – ни маме, ни папе. Они еевырастили, и довольно с нее. Чего она, собственно, хотела? Жить до старости уних под крылышком? Разумеется, нет. Просто Алисе казалось, они трое, мама, папаи она, будут всегда любить друг друга.

Папино пьянство было таким же предательством, как маминаледяная рассудительная трезвость. Она не осуждала их, но видеть не хотела. Хотябы некоторое время. Так что бесплатная путевка к морю оказалась очень кстати.

Еще в первый день в столовой за ужином она заметила, чтобелобрысый парень за соседним столом не сводит с нее бледно-карих прозрачныхглаз. У него было загорелое до красноты лицо, офицерские аккуратные усы,крепкие крупные руки в густой штриховке светлых волосков. Он ловко вертел вилкумежду средним и указательным пальцами, получалось ровное быстрое колесо. Аглаза глядели прямо на Алису.