Пятнадцать лет назад, когда Майнхофф учился в России, васпирантуре Института международных отношений, Инги с ним не было. Она лечиласьот наркомании в берлинской клинике. Мог он, оставшись без присмотра, завестисебе подружку? Разумеется. Неужели этой подружкой оказалась Алиса Воротынцева?Почему нет? Ей было всего двадцать. А он не был еще тем Майнхоффом, которымстал сейчас.

Сочи, июль 1983 года

– Я никогда не научусь плавать, отстань! – кричала Алиса,отбиваясь от сильных рук Карла, когда он пытался затащить ее на глубину.

Она могла проплыть по-собачьи при полном штиле десятокметров, но ей надо было непременно знать, что дно близко, под ногами.

– Ты же умеешь держаться на воде, этого достаточно. Да небрыкайся ты так! Плыви спокойно, не трать зря силы.

– Все, хватит, мне здесь выше головы!

– Я держу тебя!

– Нет! Отпусти, отстань!

Она вырывалась, выбегала на берег, а он уплывал на глубину.Ей нравилось, лежа на горячих камнях, смотреть, как он выходит из воды и солнцесветит ему в спину, четко очерчивая силуэт.

После пляжа они играли в теннис или просиживали по три часанад шахматной доской на большой деревянной веранде, и Алиса всякий разобижалась всерьез, если проигрывала.

На ночной дискотеке лихо отплясывали рок-н-ролл. Карл былотличным партнером, легко двигался, совершенно не уставал, Алиса тоже моглатанцевать бесконечно.

В первый вечер после дискотеки они спустились к морю, вокругне было ни души, и Алиса загадала:

«Если он сейчас попытается меня поцеловать, ничего не будету нас. То есть будет легкий быстрый роман, который ничем не кончится. Мы большеникогда потом не увидимся. А если…»

Она не стала загадывать, что будет, если он не попытается еепоцеловать. Просто не стала, и все.

Он не притронулся к ней. Они сидели на остывших камнях,слушали шорох ночного спокойного моря и тихо разговаривали. Потом он проводилее до корпуса.

На четвертый день знакомства они отправились с утра в горы,к водопаду. Тропинка была крутой, узкой, резиновые подошвы спортивных тапочекскользили по мелким камушкам. Влажная ткань футболки неприятно липла кобожженной коже. Алиса даже не успела заметить, когда получила солнечные ожоги.Вроде бы старалась не жариться на солнце, но плечи и спина стали красными итеперь ныли нестерпимо.

День был тяжелый, душный. Жесткие листья кустарника вдольтропинки не шевелились, птицы молчали, подрагивал густой раскаленный воздух,дышать становилось все трудней.

– Смотри под ноги, в таких местах водятся гадюки, – сказалКарл.

– Я знаю. Слушай, может, вернемся, пока не поздно? Скороначнется гроза. Алиса остановилась, балансируя на одной ноге, стянула тапочку,чуть не упала.

– Что случилось? – Карл подхватил ее за локоть.

– Камушек острый попал.

– Больно?

– Нет.

– Ты правда хочешь вернуться? Боишься грозы?

– Вымокнем до нитки, а потом придется скользить по грязи.Ливень размоет тропинку. – Она обулась, опираясь на его плечо.

– Ты сказала, что покажешь мне водопад. Представь, как этокрасиво водопад и ливень.

– Красиво, – кивнула она, – только очень уж мокро.

Он держал ее руку в своей, не отпускал, сжимал пальцы почтидо боли. Потом внезапным резким движением поднес к губам. Жесткие усызащекотали ладонь. Он провел ее рукой по своему лицу.

– У тебя такие тонкие пальцы… Знаешь, как определить, чистаяу человека порода или есть примеси?

– Знаю, – Алиса высвободила руку, – по форме хвоста, погустоте подшерстка, по толщине лап в щенячьем возрасте. Слушай, почему ты всевремя придуриваешься?

– Мне нравится тебя злить. Тебе очень идет, когда тызлишься.

Огромная, чернильно-лиловая, с коричневатым отливом тучаразбухала, заполняла небо, пожирала куски ослепительной голубизны, добралась дораскаленного солнечного диска и словно поперхнулась, зашлась утробным громовымкашлем. Зашумели верхушки лиственниц, озоновый холодок ударил в ноздри.

Оскользаясь на крутой тропинке, они добежали до поляны. Накраю чернел полуразвалившийся сарай, от него шла дорога к маленькому поселку.Едва они оказались под крышей, хлынул ливень. Ветер бил в гнилые стены,казалось, ветхий домик сейчас развалится.

Ливень перешел в град.

Пол в сарае был земляной, кое-где прорастала трава. У стенывалялось несколько нетесаных занозистых досок. Карл стал деловито сооружать изних что-то вроде скамейки, положил одну на другую, снял рубашку, расстелилсверху, сел, вытянув ноги.

– Присаживайтесь, фрейлейн. Располагайтесь, чувствуйте себякак дома.

Ветер выл и свистел, вспыхивала молния, крупные колючиеградины залетали в пустой дверной проем. Стало холодно. Алиса села рядом, накрай его рубашки. Несколько секунд они сидели молча. От его голого плеча веяложаром.

– У тебя репей в волосах, – быстрым движением он раскололзаколку и стал осторожно вытаскивать липкий репейник, – не больно? Я не слишкомдергаю? Слушай, у тебя в Москве есть кто-нибудь? Можешь не отвечать. Это не такуж важно. Ну вот, кажется, все… У меня в Германии есть Инга. Хочешь, я тебе оней расскажу?

– Зачем?

– А просто так. Очень светлая блондинка. Немножко блеклая,но в этом есть своя прелесть. Я не люблю, когда она красит ресницы. Чуть вышетебя ростом и немного полней. То есть она худая, но кость у нее довольноширокая. Глаза совершенно прозрачные, иногда кажется, что они стеклянные.Особенно если Инга под кайфом. Она медсестра и таскает морфий в больнице. Ноначалось у нее с марихуаны. У нас все курят марихуану. Ты пробовала?

– Нет.

– Ну и правильно. Не надо. – Он обнял ее за плечи, чутьразвернул к себе, отвел тяжелую русую прядь с ее лица. – Холодно тебе?

– Не очень.

– Знаешь, о чем я думаю? Все-таки надо было прикончитьчерномазую сволочь. Он посмел к тебе прикоснуться, он, шоколадное дерьмо,трогал тебя своими вонючими лапами. Его за это убить мало. Он слишком уж легкоотделался. Сходил в медпункт, повалялся в койке пару дней, и теперь с ним все впорядке. Меня тошнит, когда я вижу, как он сидит с тобой за одним столом.

– Перестань, Карл. Он попросил у меня прощения. Он сказал,на него что-то нашло, кровь горячая, и вообще, у них на Кубе к таким вещамотносятся проще.