— Ну, а что ты делаешь? Или глаза опять?

Муж промолчал.

— Сходил бы уж тогда к невропатологу. Чего не разогреешь-то себе? — Марина достала из холодильника сковороду с жареной картошкой и, поставив её на плиту, тут же задала следующий вопрос: — Как в «Жемчужном» прошло?

— Ну и на какой вопрос мне отвечать? — глянул на супругу Анатолий. — Разогревать лень. В «Жемчужном» всё как всегда.

— Заплатили?

Муж раздраженно повел плечами и налил из бутылки.

— Заплатили, — он выпил и кхэкнул в кулак.

— Что в бутылке-то?

— Чача. Васак дал.

— О-ой, — скептически протянула жена. — Дрянь всякую пьешь.

— Это не дрянь, это экологически чистый продукт, получше всяких коньяков будет.

Марина разложила разогретую картошку в две тарелки и тоже села за стол.

— Ну, правда, сходи к врачу. А то ты так у меня сопьешься с глазами своими.

— Не сопьюсь.

— Толь, — чуть помолчав, сказала она, — может, тебе всё же на работу какую-нибудь устроиться, а?

— Марин, ну ёлки-палки! — Анатолий поморщился как от зубной боли. — Ну говорили ведь уже об этом… Чего ты мне душу рвёшь? Мне через три года шестьдесят будет! Ты понимаешь? Шестьдесят! Не тридцать, и даже не сорок! Кому я такой нужен?! Я же больше ничего делать не умею, кроме как на гитаре играть!

— Ну тихо, тихо… Чего завелся-то сразу?

— Ну а чего ты? Куда я устроюсь? Грузчиком? Да и то не возьмут, старый, скажут. На охранника и то учиться сейчас надо, лицензию получать. Да и не смогу я, сама ведь знаешь.

— Знаю… Но смотреть как ты маешься, бегаешь по своим пансионатам да санаториям.

— Значит, не смотри.

— Ну чего ты ерунду-то говоришь? «Не смотри…» Я жена тебе или кто? Как-никак, а тридцать лет уже вместе.

— Кстати, а Сашка где? Что-то долго его нет сегодня, — вспомнил Анатолий про сына.

— Он сегодня к одногруппнику на день рождения пошел, сказал, что попозже вернется.

Муж вздохнул и снова взял бутылку.

— Будешь? — спросил он жену.

— Ну вот ещё… Скажешь тоже…

Марина, достав из морозилки сало, отрезала несколько кусков.

— Закусывай хоть нормально, — она снова посмотрела на мужа. — Ну, может, тебе тогда репертуар свой как-нибудь расширить, а? Что-нибудь посовременнее?

— Посовременнее? — усмехнулся Анатолий. — Ну да… Знаешь, мне сегодня тип один заявил, что уже два года назад слышал меня, и что тогда я те же самые песни пел. Ты представляешь? Бывает же так. Вы, говорит, то же самое пели, что и два года назад, вы что, кроме этого больше ничего не знаете? А я вру ему: нет, знаю, конечно, это просто совпадение такое…

— Ну вот видишь.

— Вижу-то, вижу, только на всех ведь не угодишь. Один как-то попросил, спойте чего-нибудь из Круга, а в другом пансионате, в «Светлане», кажется, однажды Розенбаума с Шуфутинским требовать стали.

— Ну так и чего? Спел бы. И народа будет больше приходить, тебе же самому приятнее будет, да и зарабатывать больше будешь, в конце концов. Разве это плохо?

— Ну не пою я такие песни, понимаешь ты? Не пою я такое! Я те песни люблю, те, ты понимаешь?! Для меня они настоящие! В них же вся моя жизнь! — он на секунду замолчал и посмотрел на жену. — Но ты знаешь, что самое страшное? Я недавно поймал себя на том, что я и их начинаю уже потихоньку ненавидеть. Ты понимаешь? И мне страшно стало. Я и люблю их, и боюсь уже, что свихнусь от них же. Я их столько лет пою и что? «Ретро»… «песни семидесятых»… И каждый раз человек десять-пятнадцать приходит, не больше. А я стою перед ними и спрашиваю себя: «Зачем я тут? Кому это надо? Для чего я это делаю? Неужели только ради этих копеек?», и хочется плюнуть на всё, развернуться и уйти. Но потом спою одну, другую, и вижу, как все эти тетки радуются, как глаза у них оживают, и снова петь охота. Ты понимаешь? А потом опять думаешь — зачем? И так без конца… Это мука какая-то… Господи, ну за что мне всё это?! — Анатолий поднял лицо вверх и потряс руками в воздухе. Его глаза блестели, но были в них лишь тоска и безысходность. — А попса эта или шансон — ну это же так… это же кич, это не музыка! Это только во дворе по пьяни орать про атаманов с есаулами да про «гоп-стоп» всякий! Это же… ну это же… — он растерянно посмотрел по сторонам. — Ну неужели ты сама этого не понимаешь?!

— Да при чём тут я-то? — Марина с жалостью смотрела на мужа. — Не я ведь перед людьми выступаю, а ты. Ну пой свои «семидесятые» любимые, но и Розенбаума того же с Кругом, бог с ними… Раз людям нравится.

— Да мало ли что людям нравится! Я же объясняю тебе — не могу я это петь, не могу!! Я — музыкант, а не лабух, который поёт всё подряд на потребу публике лишь бы платили! И нельзя же всё только деньгами мерить! Так можно черт знает до чего докатиться!!

— Ну говорят же, что спрос рождает предложение.

— Ха! Нет уж, милая моя, это не ко мне… — Анатолий отрицательно помотал головой. — С такой философией можно далеко уехать. Спрос… Если всегда потакать этому спросу… Вон он где, весь их спрос, — он кивнул в сторону зала, — в телевизоре. Ты вот говоришь — посовременнее что-нибудь… А мне противно смотреть на все эти рожи, которые годами у нас по ящику крутят, на всё то, что у них сейчас популярно. Это же всё ширпотреб, и даже не второй, а черт знает какой сорт!

— Ширпотреб тоже нужен, без него никуда, — снова возразила жена.

— Так вот кому нужен, пусть тот и поёт!!

— Не кричи, пожалуйста. Выпил — ладно, но на меня кричать не надо! — твердо произнесла Марина.

— Извини, — повесил голову муж. — Я же не на тебя кричу, а так… в целом…

— И в целом не кричи.

Анатолий встал и, подойдя к окну, распахнул его настежь. В кухню ворвался свежий ночной воздух.

— Понимаешь, — жена, подойдя к мужу сзади, обняла его, — мне просто тебя жалко. Я же вижу, как ты мучаешься из‑за всего этого: из-за денег, из-за того, что людей мало приходит. Знаешь, я где-то читала, что вот этот вот закон эволюции, что выживает сильнейший — это полная чушь. Выживает не сильнейший, а тот, кто лучше приспосабливается к новым условиям. Иначе на Земле до сих пор жили бы динозавры, так как они были самые сильные. Но