Вот теперь потрясение отразилось на лице Ричарда. У негоотвисла челюсть, и он прошептал:

– Беременна…

Я сказала единственное, что пришло в тот момент на ум:

– Бли-ин…

И с грохотом поставила на место все щиты – резко, плотно,стеной металла. Я мысленно произнесла слово «металл» – гладкий, толстый,непроницаемый. И уставилась в пол, боясь глядеть кому-нибудь в глаза. Бояласьтого, что увижу на этих лицах – и чего не увижу.

– Анита! – позвал Ричард и протянул ко мне руку.

Я отступила на шаг, мотая головой. Не знаю, чего мнехотелось от этой минуты, не знаю, какая реакция была бы мне в струю, а какаявывела бы из себя. Хотелось же мне сохранить тайну, пока сама не буду точнознать. Эту банку с червями эмоций мне открывать не хотелось, пока не будетясности.

Нарушил молчание Сэмюэл:

– Поздравляю вас обоих! Младенец – это радостнаяновость в любом случае.

Я медленно повернулась к нему – из всех присутствующихменьше всего я интересовалось его мнением. На него я могла посмотреть. На негоя могла разозлиться.

Самсон уже тронул отца за плечо:

– Отец, мне кажется, сейчас нам стоит уйти.

Сэмюэл посмотрел на своего сына, на меня, на Жан-Клода, навсех, и вид у него был донельзя непонимающий.

– Но ведь это же радостная новость, а вы все – какбудто умер кто.

– Отец, – сказал Самсон тихо, но спредупреждением. Он смотрел мне в лицо, и то, что он там увидел, заставило еговзять отца за локоть и попытаться поднять на ноги.

Сэмюэл посмотрел на руку сына и не отводил взгляда, пока тотее не убрал. Тогда Сэмюэл посмотрел мне в лицо. И уже не очень дружелюбнымвзглядом. Глаза его казались старше, в них было какое-то глубокое знание, ичуть-чуть грусть, и даже гнев.

– Откуда такая злость, Анита?

Я стала считать до двадцати, поняла, что этого не хватит, ипроизнесла, задыхаясь от злости и смущения:

– Не учи меня, что я должна чувствовать, Сэмюэл. У тебянет на это права.

Он встал, оттолкнул от себя руки сына.

– Подумай, насколько силен может быть ребенок твой иЖан-Клода.

– Нет гарантии, что ребенок его, – сказала я.

– Шансы за то, что если ты беременна, отец – невампир, – заметил Ричард.

Он говорил тихо и осторожно, но было в его голосе именно то,чего я не хотела слышать: ожидание и радость.

Я повернулась к нему, и не знаю, что бы я сказала или дажесделала, если бы вдруг между нами не оказался Жан-Клод.

– Пожалуйста, ничего поспешного, ma petite.

– Поспешного, ничего поспешного! – передразнила я,отодвигаясь от него. – Он рад-доволен, а ты так закрыт, что я понятия неимею, что ты чувствуешь.

– Я чувствую, что любое мое слово или действие в этотмомент тебя расстроит.

Мне иногда говорили, что со мной иметь дело – сплошнойгеморрой. Но никогда это не было сказано столь дипломатично.

Я подавила желание на него заорать. И даже голос у меняпрозвучал сдавленно от усилий не сорваться на вопль:

– Что-нибудь скажи.

– Ты в ожидании? – спросил он своим нейтральнымлюбезным голосом.

– Не знаю, но октябрь я пропустила.

Ричард подошел поближе и попытался сказать без интонации –не вышло, но он попытался.

– Тебе случалось когда-нибудь пропустить целый месяц?

– Нет.

На его лице бушевали эмоции, и наконец ему пришлосьотвернуться, будто он знал: что бы ни было на этом лице написано, мне лучше невидеть.

– Не смей радоваться, ты!

Он повернулся ко мне – сдерживая эмоции, но в глазах егобыло то самое выражение. Тихое «я-тебя-люблю», которое когда-то предназначалосьименно мне, но которое я последнее время нечасто видала. Вожделение – да, но неэтот взгляд.

– Ты бы предпочла, чтобы я злился или огорчался? –спросил он.

– Да. Нет. Не знаю. – Вот это была правда. –Не знаю.

– Прости, – сказал он, и действительно, какая-тонотка сожаления прозвучала. – Прости, что из-за меня тебе труднее, но какмогу я не радоваться, если у нас ребенок?

Вот сумел он выбрать самый худший способ это сказать. Откоторого я почти наверняка впаду в панику.

– Это еще не ребенок. Это комок клеток меньше моегопальца.

Глаза его стали чуть более настороженными:

– Прости, Анита, что ты говоришь?

Я охватила себя руками, не глядя ни на кого.

– Я не знаю, что говорю.

Но как-то я лучше поняла предложение Ронни поехатькуда-нибудь и сделать выбор без участия моих мужчин.

– Ты действительно была бы способна убить нашегоребенка? – спросил он, и мне не надо было ему в лицо смотреть, чтобыувидеть там страдание. По голосу было слышно.

– Mon ami, ты ставишь телегу впереди лошади. Пустьсначала она выяснит, беременна ли она, а потом будем строить планы.

Жан-Клод попытался снова вдвинуться между нами, закрыть отменя Ричарда. Будто это могло помочь.

Ричард шагнул в сторону, чтобы видеть меня.

– Анита, ты действительно могла бы убить нашегоребенка?

Хотелось мне заорать: «ДА!» – просто чтобы увидеть боль наего лице, но тут я не могла лгать. Я уже знала ответ, просто он мне ненравился.

– НЕТ!! – рявкнула я, и звук отдался от каменных стен,лишенных смягчающих штор.

Лицо Ричарда смягчилось, и он двинулся ко мне, в обходЖан-Клода. Выражение лица было почти блаженным, будто сбылись все его мечты. Уменя такое чувство, словно я задыхаюсь в кошмаре, а он вот так. Нет, с этойрожи надо стереть блаженное выражение, обязательно надо.

– А что если ребенок не твой? – спросила я, слышасама, как противно прозвучал голос. Я хотела сделать ему больно.

Он задумался, потом расплылся в улыбке почти самодовольной.

– Шансы в мою пользу, Анита.

И очень он был в этот момент доволен жизнью.

– Почему? Потому что Жан-Клод, Ашер и, черт побери,Дамиан – многосотлетние вампиры? Это еще ничего не значит. Посмотри на Сэмюэла:трое детей, от двух беременностей.

Ричард стал хмуриться, и ближе уже не подходил. Тоже хорошо.

Жан-Клод вздохнул и шагнул назад, будто оставляя попыткипредотвратить ссору.

– А Мика и Натэниел? – спросила я. – Они невампиры, и у нас с ними секс за эти два месяца бывал чаще, чем с тобой.