И я обрадовалась, когда он вздрогнул. Стервозно, но факт.

– Мика стерилизован, – сказал он, и лицо егопомрачнело. – Значит, остается Натэниел.

И такая злость была в этих трех словах, что я пожалела, чтоподняла эту тему.

Легки на помине – Мика и Натэниел вышли из дальнегокоридора. Посмотрели на нас всех, и Мика спросил:

– Это о том, о чем я думаю?

– Ты знал про ребенка? – спросил Ричард.

– А мы уверены? – спросил Натэниел.

– Нет, – сказала я.

– Вы оба знали? – спросил Ричард, и снова сталанарастать его сила. Вдруг я оказалась слишком близко к метафорическому огню.

– Да, знали, – ответил Мика.

– Ты им сказала до того, как сказала нам? – Ричардпоказал на Жан-Клода.

– Они со мной живут, Ричард, от них труднее сохранитьсекрет. Я не хотела вообще никому из вас говорить, пока не сделаю тест. Чтобыне влезать во все это без необходимости.

– Давайте успокоимся, пока не будем знатьнаверняка, – предложил Жан-Клод.

– И тебе не важно, что она им сказала раньше, чемнам? – спросил у него Ричард.

– Да, mon ami, мне это не важно.

Ричард посмотрел свирепо на Мику и Натэниела, потом толькона Натэниела. Нехорошо.

– Ты знаешь, что если она беременна, то это почтинаверняка или ты, или я.

Слова были нейтральны, а тон – нет. Тон был столь же явнымпредупреждением, как и покатившаяся от Ричарда волна жара.

А у Натэниела вид был – очень, очень тщательноконтролируемый. Лицо приветливо-непроницаемое, но ни сожаления, ни покорности.Раньше Натэниел всегда в разговоре с Ричардом излучал какие-то вибрацииподчинения. Сейчас вдруг ничего подчиненного в нем не стало. Может быть, дляменя он все равно нижний, но дни, когда он был нижним и для Ричарда, миновали.Это читалось в постановке плеч, во взгляде, которым он отвечал на взгляд более крупногоРичарда. Он не был агрессивен, но и никаких сигналов подчиненности, даже самыхмалозаметных, не излучал. То есть было ясно, что уступать он не собирается.

С одной стороны, мне это было приятно, с другой стороны –пугало. Я видала Ричарда в драке и Натэниела в драке, и точно знала, ктопобедит.

Конечно, если Ричард начнет драку, то победу он завоюет, нодевушку потеряет. Я очень надеялась, что ему это понятно.

Не знаю, что случилось бы дальше, что-нибудь навернякаплохое, но пришла помощь.

– Мудаки вы все, ребята.

Голос Клодии. Все обернулись к ней.

– Как вы смеете устраивать тут состязание ваших мужскихсамолюбий? Не видите разве, что она испугана? – Клодия показала в моюсторону. – Ульфрик, если ты думаешь, что ребенок заставит ее броситьработу в полиции, или ликвидацию вампиров, или подъем зомби, то оченьошибаешься. Ты можешь найти в жизни Аниты место ребенку? Или ты собираешьсябросить работу и сидеть нянькой, потому что Анита этого точно делать не будет?

Все взгляды обернулись к Ричарду. Он хмуро смотрел наКлодию.

– Ну, так как? Ты готов полностью переломать своюжизнь, если ребенок твой?

Он еще сильнее нахмурился.

– Не знаю, – ответил он наконец.

– Я готов, – раздался голос Натэниела, и всеразвернулись к нему. – Я и так уже жена, почему бы не быть еще и матерью?

– Ты когда-нибудь ребенка нянчил? – продолжалаКлодия.

Он пожал плечами:

– Нет.

– У меня было четверо младших братьев. Можешь мнеповерить, эта работа труднее, чем кажется.

– Я готов, – сказал Мика. – На все, что будетнужно Аните.

– Не будь ты таким совершенством, – скривилсяРичард.

– Ты работаешь днем, Ричард, – сказалНатэниел, – и причем регулярно. Я на парт-тайме в «Запретном плоде»заработаю больше любой учительской зарплаты.

– Кормилец, – бросил Ричард полным презренияголосом.

Натэниел улыбнулся и покачал головой:

– Анита себя сама отлично прокормит, мои деньги ей ненужны. Я другое хотел сказать: если я сокращу рабочие часы, на моей работе этоне сильно скажется. А тебе это значило бы бросить работу полностью.

Но Ричард не хотел, чтобы его смягчили. Он хотел злиться, ипотому обернулся к Мике:

– А ты? Ты не меньше часов работаешь, чем Анита.

– Мне понадобится более серьезная помощь в работе нагорячей линии и в коалиции. У нас будет почти год, чтобы подготовитького-нибудь мне в помощь или даже на замену, если это понадобится.

– Это не может быть твой ребенок, – сказал Ричард.

– Генетически – не может.

– Что значит – генетически?

– То, что ребенок – всего лишь не моей крови, неозначает, что он не мой. Не наш.

– Твой и Аниты.

Эти слова просто обожгли мне кожу – столько в них было силы,злости, что даже стало больно физически.

– Нет, – ответил Мика. – Аниты и Натэниела, иЖан-Клода, и Ашера, и Дамиана, и твой, и мой. Залить каплю спермы – это еще неделает тебя отцом. Важно, что ты потом делаешь, Ричард.

– Нельзя же воспитывать ребенка с семью отцами!

– Называй как хочешь, – ответил Мика, – но измужчин в этой комнате только двое могут полностью переменить жизнь, если насчетребенка – правда. Это Натэниел и я. – Он посмотрел на Жан-Клода: – Или яошибаюсь?

Жан-Клод улыбнулся в ответ:

– Нет, mon chat, ты прав. Я не думаю, чтобы младенецмог все время жить в подвалах «Цирка проклятых» и остаться… – он поискалслово, – …уравновешенным. Посещать – oui, и часто, очень часто, но мир,который я построил здесь, не… – он снова поискал слово, – неблагоприятствует воспитанию маленьких детей.

– Я сама – маленький ребенок, – раздался тонкийприятный голосок у нас за спиной.

Очевидно, мы слишком увлеклись разговором, раз не услышалиприближение этой крошки. Ну, впрочем, Валентина – вампир, а они, заразы, жутьдо чего тихо передвигаются.

Темные кудряшки свисали чуть ниже ушей. Она недавно ихобрезала, чтобы иметь более современный вид. Лицо у нее было круглое, детское,недавно только из младенчества. Ей пять лет, и всегда будет пять – физически,по крайней мере. Одета она была в красное платье и белые колготки, на ногах –дорогие кожаные туфельки. Когда она приехала к нам, то не носила ничего, что неносили бы до 1800 года. Она до сих пор не надела бы брюки или шорты, потому чтоледи такого не носят, но зато перешла уже в двадцатое столетие – хотя бы всмысле моды. На совершенно невинном лице по-детски моргали большие темныеглаза. При дворе у Белль она занималась пытками – добывая информацию, в порядкенаказания, и просто потому, что ей это нравилось. Жан-Клод мне как-то сказал,что все дети-вампиры в конце концов сходят с ума. Вот почему вампирские законызапрещают обращать человека до половой зрелости.