Ричард отдернулся так резко, что я пошатнулась – Натэниелменя подхватил.

Ричард отступил. Натэниел заставил его отступить – не силой,а правдой.

Натэниел подхватил меня, и я не мешала, потому что, если быя сейчас отстранилась, все представление пропало бы зря. Слишком давно яошиваюсь среди ликантропов, чтобы не понять, что происходит. Натэниел, мойпокорный Натэниел, вышел отбивать подачу. Самой доминантной личности из всех,что есть в моей постели, он давал понять, что он – сила, с которой следуетсчитаться. Почему сегодня? Почему именно сегодня решил Натэниел провести чертуна песке? Ребенок. Конечно же, дело в ребенке. Что-то во всей этой историизаставило Натэниела ощутить, что он должен стать более доминантным. А можетбыть, ему, как и мне, надоело слушать и смотреть, как Ричард показывает, будтоон – самый главный из моих возлюбленных, а ведет себя, как приятель, с которыммы иногда трахаемся. Ничего плохого в этом нет, но не может один и тот жемужчина быть и любовью вашей жизни, и случайным дружеским трахом. Это роливзаимоисключающие.

Натэниел поддержал меня, и я обняла его, спрятала лицо унего на груди – потому что не знала точно, что на этом лице выражается.Натэниел выступил против Ричарда – и победил. Что еще может измениться простоиз-за возможности, что будет ребенок?

– Я уведу Валентину, а вы поговорите про бизнес.

– Этот бизнес тебя касается, – напомнил Мика замоей спиной.

– Но мне потом можно будет рассказать, а по вампирскимвопросам у меня все равно мнения не будет. – Он осклабился. – Такжеменьше всех я буду возражать против кого бы то ни было, кого Анита выберет себекак pomme de sang или любовника. – Он поцеловал меня в лоб и шепнул: – Аеще дело в том, что Валентина меня не пугает.

Я посмотрела на него:

– А меня, знаешь, пугает то, что тебя она не пугает.

Он улыбнулся уже не так широко, только мне:

– Знаю.

И он поцеловал меня в губы – ласково и нежно. Потомотодвинулся, и я его отпустила, все еще не до конца понимая, что за переменаслучилась в нем.

Валентина подошла к нему, он взял ее за ручку и повел кдальнему коридору. Она оглянулась на всех нас и показала язык.

Клодия послала за ними Лизандро, сказав вслух:

– Пригляди там, чтобы Бартоломе не сделал ничеготакого, чего не должен.

Но я не сомневалась, что после представления Валентины иСамсона она просто не хотела оставлять с ней наедине никого из не-вампиров.Честно говоря, я тоже.

– Как ты можешь его любить? – спросил Ричард.

Я обернулась к нему. Он сгорбился, потирая ладонями руки отплеч, как от холода. Но холодно ему не было – по крайней мере, не тот это былхолод, от которого можно защититься одеялом. Холод сердца это был, или души,или разума. Такой холод проедает дыру в самой твоей сути и оставляет за собойчто-то темное и страшное.

Я смотрела на него и искала ответа на его вопрос. Такогоответа, от которого ему не стало бы еще больнее. Вздохнув, я поняла, чтоничего, кроме правды, не придумать. Уж кем бы ни были мы с ним друг для друга,кем бы мы друг для друга ни стали когда-нибудь, но всегда между нами была ибудет хотя бы правда.

– Я тебе задал вопрос, – напомнил он, и его силаполыхнула в комнату как жар из печи, которую открыли посмотреть. Но жар тут жерассеялся – Ричард пытался держать себя в руках.

– Почему я люблю Натэниела? – переспросила я.

– Да, именно это я спрашивал, – сказал он созлостью.

– Потому что с ним я никогда не чувствую себяизвращенкой.

– Потому что он сам извращенец, – проворчалРичард. – Рядом с ним кто угодно кажется нормальным.

Я почувствовала, как мое лицо закрывается – тойнепроницаемой маской, которую я надеваю, когда злюсь и пытаюсь держать себя вруках.

– Может быть, не совсем время для такогоразговора? – предположил Жан-Клод.

Мы оба к нему даже не повернулись.

– Во-первых, – начала я сдавленным, контролируемымголосом, – Натэниел не извращенец. Во-вторых, он готов переменить всю своюжизнь, если я забеременела от него, а ты нет. Так что я бы на твоем месте нестала швыряться камнями в его сторону.

– Если ты беременна, я на тебе женюсь.

Комната вдруг наполнилась тишиной такой густой, хоть топорвешай. Я уставилась на Ричарда, секунду, две, и наконец смогла сказать:

– О Господи Иисусе, Иосиф и Мария! Ричард, ты думаешь,это и все, что нужно? Жениться, чтобы ребенок не был байстрюком, и сразу всебудет хорошо?

– Я не заметил, чтобы кто-нибудь другой такоепредложил.

– Потому что все знают – я бы сказала «нет». Всеостальные мужчины моей жизни понимают, что брак здесь ни при чем. Важно здесьто, что мы, быть может, создали новую маленькую личность. И делать должны все,что для этой личности будет лучше. Если я за кого-нибудь выйду, чем от этогобудет лучше малышу?

Он посмотрел на меня, и столько было страдания в этомвзгляде, столько борьбы – будто я сказала что-то совершенно непонятное,непостижимое.

– Если женщина от тебя беременеет, ты на ней женишься,Анита. Это называется нести ответственность за свои действия.

– А если ребенок не твой? Ты сможешь воспитывать несвоего ребенка? Быть женатым на мне и изображать папочку, видя, что младенецпохож на кого-то другого?

Он закрыл лицо руками и вскрикнул:

– НЕТ!

Убрал руки, и я увидела искаженное гневом лицо. В комнатевдруг вновь стало жарко, будто от его силы физическая температура росла.

– Нет, я бы спятил. Ты это хотела услышать?

– Нет, – ответила я. – Но это надо былоуслышать тебе.

– Что? – нахмурился он.

– Я оценила твое предложение, Ричард. Действительнооценила, но если бы я за кого-то и захотела выйти, то лишь за того, кому всеравно будет, кто окажется отцом.

– Так ты выйдешь за Натэниела или Мику?

И снова меня обожгло жаром по коже.

– Я не собираюсь ни за кого замуж, можешь ты понять?

– Ты только что сказала…

Я оборвала его:

– Нет, я такого не говорила и не имела в виду. Это то,что ты услышал.

– Ты беременна, Анита.

– Возможно, я беременна.

– Ты не хочешь, чтобы у ребенка был отец?

Я уставилась на него, думая, что бы такое сказать, чтобывсе-таки до него дошло.

Жан-Клод встал рядом – не совсем между нами, а чуть встороне, вершиной тупоугольного треугольника.