— Это покруче, чем на вручении «Дебюта», — сказалСтас восхищенно.

— Какого еще дебюта? — не понял я.

— Ну, это типа «Оскара», только как раз такую птичкуметаллическую дают.

— Стас, ты в порядке?

Он озадаченно глянул на меня, потом наморщил лоб, потрясголовой и сказал:

— Ой! Это, наверное, мне в момент сборки вперископовском коллайдере что-то чужое в память вплелось!..

Леокадия сидела в кресле напротив нас и с улыбкой наблюдалаза тем, как мы таращимся на диковинный пейзаж.

— Мальчики, — сказала она доверительно, чутьнаклонившись к нам. — Я правда очень рада вашему появлению. Там, —махнула она рукой в сторону фейерверка, — я не принадлежала себе. Это былаофициальная встреча представителей иной цивилизации, за которой следилимиллионы глаз. А сейчас я — настоящая. — Она улыбнулась такосторожно, будто боялась, что мы не оценим искренности и посмеемся над ней.

— А что в нас хорошего? — спросил я немногогрубовато. — Мы же «дикие».

— Я часто жалею, что я не «дикая», — отозваласьпринцесса. — Слова «дикий» и «свободный» — почти синонимы и в вашем,и в моем языке, и это не случайность.

— Кто тебе мешает быть свободной? — продолжал ядерзить.

— Я понимаю, Костя, что ты не можешь мне доверять. Итебе, наверное, трудно понять, что престол — это тяжкая ноша, которую небросишь. Словно дорогое и красивое, но тяжелое и тесное украшение… —говоря это, она коснулась кольца на пальце с сиреневым камнем, и я подумал, чтогде-то уже видел такое. — Но ведь принцессой я стала не по своему желанию,я родилась ею. И ни один, ни один из всех этих людей, — она с горечью вголосе махнула рукой на город, — не видит во мне меня! Все они видятсимвол, функцию, знамя… Только вы, люди со стороны, можете видеть во мне меня иничего больше.

— Я вижу, — заявил Стас с придыханием. Но Леокадияглянула на него с легким скепсисом.

— Да? — усмехнулась она. — И какая же я,по-твоему?

— Красивая, — выдавил Стас.

— Это — внешность, а она ничего не значит. А какаяя внутри?

Стас молчал.

— Не знаешь? — покачана головой принцесса. —Не можешь понять? Вот и я не знаю и не могу понять. Потому что с самого раннегодетства я знала, что я — принцесса, знала свою роль. И все. У вас естьпословица «Глаза — зеркало души». А какие у меня глаза?

— Они у тебя бывают разные, — пробормоталСтас. — Наверное, и ты — разная.

— «Разная», значит, никакая, — с горечью бросилаона.

— Ерунда это все! — сказал я, почему-то начинаязлиться. То есть что значит «почему-то»? Земля захвачена, мы здесь — негости, а пленники. И тут нам, понимаешь, начинают душу изливать. — Нету ни«тебя в чистом виде», ни меня. Мы все играем какие-то роли, носим какие-томаски. Это нормально, и по-другому не бывает. В чистом виде только лоси по лесубегают.

— Сам ты лось, — сказала принцесса и обиженноотвернулась.

— Точно, — подтвердил Стас.

Принцесса не удержанась и фыркнула. Глянула на Стаса изаявила:

— Ты тоже лось.

— А я-то почему? — удивился тот.

— Потому что вы братья, — заявила она, и тут уж мырасхохотались все вместе.

— Слушай, а почему ты так просто одета? — спросиля, когда мы успокоились. — Даже какой-нибудь короны или еще чего-нибудьтакого нет.

— Ты имеешь в виду символы монаршей власти? Я сама этотсимвол. Такова традиция нашего мира: все его жители имеют какие-то внешниезнаки отличия — в званиях, в должностях, в профессиях. Только верховныйправитель империи не имеет никаких знаков. Я — эталон, и мой цвет —белый.

А город, над которым мы летели, не был к нам равнодушен. Тои дело кто-нибудь из пассажиров встречных капсул, радостно улыбаясь, махал намрукой.

— Неужели нас тут так хорошо знают? — удивилсяСтар.

— Хорошо знают мой корабль, — пояснилаЛеокадия, — и то, что у меня сегодня гости с Земли.

— Но ты ведь говорила, что у нашего дуэта тут высокийрейтинг, — напомнил Стас.

— Я сказала, рейтинг сопоставимый с моим, —поправила его принцесса. — А у меня он не такой уж и высокий.

— Не может быть! — искренне изумился Стас. —Неужели леокадийцы равнодушны к твоим песням?!

Принцесса посмотрела на него подозрительно, но,удостоверившись, что он не ерничает, скромно призналась:

— Их ценят. Но это, скорее, дань моему высокомуположению и заслугам. Видишь ли, поп-музыка — жанр, с помощью которого мнепроще всего добиваться своих политических целей в отсталых мирах, вроде вашего.Не обижайтесь, но по сравнению с Леокадой почти все миры — отсталые. Моиподданные скорее прощают мне мои песенки, нежели увлекаются ими. Настоящую жеприверженность они проявляют к классике. И не только к нашей.

— А к чьей еще? — спросил Стас, явно недовольныйтем, что леокадийцы так непочтительно относятся к творчеству его любимицы.

— Сталкиваясь с каждым новым миром, мы, словно пчелы,бережно собираем в свои копилки все самое возвышенное. Это длится уже многовеков. Мой мир — средоточие прекрасного. Вся наша цивилизация насквозьпронизана творчеством. Леокада — планета-галерея, планета-филармония,планета-музей.

— И кто из земных композиторов удостоился вашихсимпатий? — поинтересовался я.

— Многие, — отозвалась она. — Мы очень хорошознаем земных классиков. Генделя и Баха, Моцарта и Штрауса, Паганини и…

— Страдивари, — ляпнул Стас.

— Страдивари был скрипичным мастером, —очаровательно улыбнулась брату Леокадия. — Он скрипки делал.

Стас растерянно моргнул, а потом упрямо заявил:

— Ну… Он ведь их не только делал, он и сбацать на нихмог что хочешь. И с завязанными глазами, и стоя на канате. На одной ноге.

Несколько секунд длилась неловкая пауза. Наконец девушканарушила ее, снисходительно бросив:

— Естественно. Нам это известно.

И тут же сменила тему:

— К сожалению, после моего воздействия… После того, какмир становится добрее и цивилизованнее, его творческий потенциал частоснижается.

— Вот как? — покачал я головой. — То есть выберете в очередном мире все лучшее, а ничего нового там уже не создается… Когдапчелы собирают нектар, они не губят цветы. Так что это неудачное сравнение. Такпоступают паразиты.

— Не надо меня оскорблять, это и без того оченьболезненная для меня тема! — воскликнула Леокадия. — Но, кстати, невсе народы после моего воздействия меняются так радикально. Это зависит как разот степени «дикости». Те, кто и без того не слишком кровожаден, почти неменяются. Они становятся еще добрее, у них исчезает преступность, но ни натворческий потенциал, ни на рождаемость это не влияет. А есть такие миры, какваш, в которых все завязано на агрессии… Мы не виноваты, что вы такие злые! Нускажи, что лучше: когда пишут прекрасную музыку и при этом убивают друг другаили когда НЕ пишут и НЕ убивают? Искусство, при всей нашей трепетной любви кнему, все-таки явление вторичное. Правящая партия Леокады — партиягуманистов-перфекционистов, и мы не можем стоять в стороне, если видим, чтоубивают разумных существ.