А нагая красавица уже улыбалась ему. Уверенно и призывно. И совсем-совсем немного (как мимолетное солнце сквозь хрустальную воду Потопа) снисходительно; а ведь он уже почти касался её! Но ничего не посмел он с ней совершить, царственномогучий отец многим отпрыскам (и по всему Уруку, и обширно окрест его).

Видя цвет ее глаз, с горечью поминал он все свои царские титулы; но – именно по царски приходилось ему себя усмирить.

Ничего не знал он об Отце (ложь: все знают об Отце, после Со-творения якобы удалившемся за пределы миропорядка и в миропорядок не не вмешивающегося); но – зато осведомлён был царь о малых и пакостливых богах из людей (deus ex machina – из познающих и расчленяющих, и зарвавшихся).

Хорошо был обучен Гильгамеш своему царскому делу: прекрасно ему было ведомо (не случайно он сам побывал игрецом-полубогом) о различнейших игрищах с телами и душами обитателей (каждый – своего) плоского мира, самим игроком воспринятыми как эстетическое наслаждение (порой весьма окровавленное и скоромное).

Так что сам он был не без услад (впрочем, об этом чуть позже); но – ведь и о необычном (в его Междуречье) цвете глаз он оказался наслышан, потому (прежде всего) вопросил:

– Скажи мне, кто ты, и назови свое имя? Окажи нам двоим уважение! Я тот, кто правит в Уруке и о ком ходят из уст в уста мифы: мое имя герой Гильгамеш.

Поначалу она удивилась. Как мимолетный луч закатного солнца, что коснулся степного пожара, гонимого ветром невзрачной судьбы, и опечалился его к своим лучам невниманию – так удивилась она; но! С легкой гримаской досады (и после незначительного молчанья) ответила:

– Я Иштар, богиня.

Герой – услышал. Не отшатнулся герой от богини. Не только потому, что уже (почти) ощущал своей кожей её (богини) телесную сладость. Однако – стал герой печален, хотя и остался пылок (как костёр на ветру). И спросил богиню (уже окончательно от близости с ней отказавшийся):

– Что нужно богам от меня?

– Не богам! Но одной ты нужен богине. Хорош ты, юноша могучий! Будь милостив ко мне, стань моим мужем. Буду тебя я женою верной. Если войдешь в мой дом, склонятся перед тобою все владыки мира, – так сказала она.

Говорила она убедительно. Предлагала (на деле) сделать шаг от героя и приблизиться к богу (ещё богом, быть может, не став); ей (должно быть) казалось, что нет в предложении её ничего от (прошлых и будущих) предложений помысла-Змия и Адаму с Евой в Эдеме, и Сыну Отца в пустыне.

Услышал её искренность Гильгамеш. Услышал искренность той, для которой всё это – высокая забава: игры со смертью и бессмертием; всецело тогда поверил царь в её искренность и сумел ничего не ответить.

Тогда – стала богиня ещё более собой. Высохли капли источника на теле богини. Так (напоказ всему миру) захотелось ей близости с царём; но – как бешеного жеребца взнуздывал себя царь.

Тогда – (как ветер сминает посевы) смятение явилось во взоре богини; и словно птица Гамаюн над гнездом, которому предстоит быть разоренным, заметались её черные и вулканические жерла зрачков. И только тогда – (когда душа Гильгамеша ощутила всю невидимую тектонику грядущих мировых катастроф) ответил её царь:

– Нет, Иштар, не возьму тебя в жены. Ты подобна обуви, что вечно трет ногу, ибо (и здесь он сказал лютую правду, сам не зная о том) она мала. Твои чувства схожи с костром, угасающим, когда переменятся ветер либо погода. Неуловима ты и невыносимо (как небо, которое не вынести на плечах) мне желанна, богиня; и более того, ты правдива во всём.

– И что же?

– Но люта твоя правда, и скоро она оборачивается злою ложью познания. Стань я мужем твоим – тотчас ты душу мою порастащишь на части и бросишь оставшиеся ошмётки Стихиям и Силам; скажи мне, скольких мужей ты уже погубила?

Правду сказал герой богине; но – пока падали ниц пред богиней все правды и неправды людей, она вновь перекинулась. Становилась (нагая) на вид всё печальнее и целомудренней; становилась неотразима (и даже – за гранью себя); но!

На весах своего сердца взвесила она богатырский ответ Гильгамеша и решила (в свой черёд) ответить ему; причём – не менее, чем по душе его:

– Все они перед тобою слабы, сколько бы их не было! Не смогли они, каждое новое утро собравшись, заново просыпаться (из своего сна в мою ладошку); а ведь только в этом (моё) бессмертие и (моё) высокомерие: ищу я достойных себя! Если ты подлинный царь, ты вполне это сдюжишь.

Мог (бы) тогда усмехнуться царь этой искренней лести, но – почуял лишь свою (а не её) правоту. Ибо царь одинок: ни с кем ему не по пути; тем более – с лестью.

Что с того, что предложено было ему перекинуться в боги (для того лишь стать мужем богини); и без этого бога-альфонса (буде он, Гильгамеш согласится) в мироздании много мертвяще-бессмертных богов; так зачем?

Не затем же, чтоб как идолу в тундре, человек ему губы умащивал жиром и кровью? Это ежели бог угодил человеку; коли не угодил, бога можно хворостиной посечь.

Он ответил:

– Я царь – для людей; не богами мне править (побуждать их всё время себя превышать, восходить над собою). Царь я людям, и – довольно с меня этой отеческой ноши; не сули мне большей, богиня!

Она – сделала жест, словно бы отметая его возражения единственным доводом: женским своим естеством (помятуя мужское – его); но – он и не думал прерваться:

– Буду я приносить тебе в жертву хлеб и вино; да и сам я ритуально спляшу (тем добавлю себя к этой жертве) перед твоим изваянием (как в уже недалеком израильском царстве царь Давид перед старцем Саулом: царь грядущего перед прошлым царем!) ритуальные пляски; и – чтобы храм твой достойно украсить, довольно мне власти; но! Сделать тебя женою своей – верх безрассудства!

Не сказал Гильгамеш, что не хочет становиться он маленьким божиком (дал всего лишь понять); но – всё рано (как пух с тополей от порыва ветров катастрофы) улетела тогда с прекрасного лика богини