– Со мной имеешь. Вся беда в том, что в этой проклятойжизни так давно уже ничего не получается просто, а ведь я все время стараюсь,чтобы получалось.

– Ты будешь писать правдиво, просто и хорошо. Пусть этобудет началом.

– А если я сам неправдив, непрост и нехорош? Смогу ятак писать?

– Пиши так, как сможешь, только чтоб было правдиво.

– Я многое должен научиться лучше понимать, Том.

– Ты и учишься. Вспомни: наша последняя встреча донынешнего твоего приезда произошла в Нью-Йорке, и ты тогда был с этой стервой –гасительницей окурков.

– Она покончила с собой.

– Когда?

– Когда я был в горах. Еще до того, как я переехал напобережье и стал писать ту картину.

– Прости, я не знал, – сказал Томас Хадсон.

– Рано или поздно это должно было случиться, –сказал Роджер. – Счастье мое, что я вовремя с нею расстался.

– Ты бы этого никогда не сделал.

– Не уверен, – сказал Роджер. – Мне такойвыход представлялся довольно логичным.

– Ты бы этого не сделал хотя бы потому, что это был быстрашный пример для мальчиков. Что почувствовал бы Дэви?

– Дэви бы понял, мне кажется. И потом, знаешь, тут ужкогда доходит до дела, не думаешь о том, как бы не послужить для кого-то дурнымпримером.

– Вот теперь ты действительно порешь чушь.

Бобби пододвинул им наполненные стаканы.

– Роджер, такими разговорами вы даже меня вгоните втоску. Я всякое привык слушать, мне за это деньги платят. Но от своих друзей ятакого слушать не желаю. Так что перестаньте, Роджер.

– Уже перестал.

– Вот и хорошо, – сказал Бобби. – Пейте. Былтут как-то один приезжий из Нью-Йорка, он жил в гостинице, но почти весь деньоколачивался здесь, у меня. Так он только про то и говорил, как он собираетсяпокончить с собой. Ползимы всем тут настроение портил. Констебль предупреждалего, что самоубийство противозаконно. Я просил констебля, пусть скажет ему, чторазговоры о самоубийстве тоже противозаконны. Но констебль сказал, что дляэтого он должен раньше съездить в Нассау и получить инструкции. Но мало-помалулюди попривыкли к этому типу, а потом у него даже нашлись единомышленники.Однажды он тут завел разговор с Дылдой Гарри: так и так, мол, думаю кончатьжизнь самоубийством и хорошо бы найти кого-нибудь для компании.

«Считайте, что уже нашли, – говорит ему Гарри. – Я– тот, кто вам нужен». И вот Дылда Гарри начинает его подговаривать, чтобы имвместе поехать в Нью-Йорк и там нахлестаться до полного ко всему омерзения, апотом влезть на самую высокую городскую крышу и с нее сигануть прямо в небытие.Должно быть, Дылда Гарри считал, что небытие – это что-то вроде пригорода. Попреимуществу населенного ирландцами.

Приезжему этот план очень понравился, и они его обсуждалиизо дня в день. Кое-кто еще пытался примазаться, было даже предложениеорганизовать общество самоубийц и для упрощения дела ограничиться экскурсией вНассау. Но Дылда Гарри твердо стоял на Нью-Йорке, и в один прекрасный вечер оннаконец объявил приезжему, что жизнь ему окончательно опостылела и можно ехать.

Тут как раз Дылда Гарри получил от капитана Ральфа заказ напартию лангустов, и несколько дней он сюда не приходил, а приезжий эти дни пилуже вовсе без просыпу. У него было с собой какое-то снадобье вроде нашатыря,вот он его хлебнет, протрезвится немного – и опять сначала. Но, несмотря наснадобье, алкоголь в нем все накапливался и накапливался.

Его к тому времени все привыкли запросто звать Самоубийцей,и вот я ему как-то говорю: «Послушайте, Самоубийца, вы бы хоть сделалипередышку, а то ведь и до небытия не дотянете».

«А я уже все, – говорит. – Я уже en route[17]. Я ужеотправляюсь в дорогу. Получите с меня за выпитое. Роковой выбор сделан».

Я ему даю сдачу, а он отмахивается. «Сдачи, –говорит, – не надо. Оставьте эти деньги для Гарри, пусть выпьет на нихперед тем, как последовать за мной».

А сам выскочил из бара, да прямиком на причал Джонни Блейка,да бултых в воду, а ночь была темная, безлунная, и так его больше никто и невидал, пока через два дня труп не прибило к берегу на самой оконечности мыса. Аведь тогда всю ночь никто не ложился, искали, где только могли. Я так думаю, онрасшиб себе голову о какую-нибудь бетонную штуковину под водой, и течениеунесло его в море. Дылда Гарри вернулся на следующий день и оплакивал его, покане пропил всю сдачу. Сдача-то была с двадцатидолларовой бумажки. А потомговорит мне: «Знаешь, Бобби, он, наверно, был псих, Самоубийца-то». И угадал –родственники потом прислали человека за телом, так этот человек говорилкомиссару, что Самоубийца страдал какой-то механикально-депульсивной болезнью.У вас такой болезни не было никогда, Роджер?

– Нет, – сказал Роджер. – И теперь уже,надеюсь, не будет.

– Вот и хорошо, – сказал Бобби. – С небытиемшутить шутки не надо.

– К матери небытие, – сказал Роджер.

Ленч удался на славу. Бифштексы были подрумяненные, вполосках от рашпера, на котором они жарились. Нож легко входил сквозь корочку,а внутри мясо было нежное и сочное. Они подбирали подливку ложками, сливали еена картофельное пюре, и на желтоватой белизне картофеля образовывались темныеозерки. Бобы лима в масле были целенькие, листья латука – упругие, прохладные,а грейпфрут – холодный.

От ветра у всех разыгрался аппетит, и Эдди поднялся к нимнаверх и стал смотреть, как они едят. Лицо у него было страшное. Он сказал:

– Ну как вам мясо-то, ничего?

– Мясо замечательное, – сказал Том-младший.

– Жуйте как следует, – сказал Эдди. – Глотатьнаспех – только добро переводить.

– Его и жевать не надо, просто во рту тает, –сказал Том-младший.

– А на сладкое будет что-нибудь? – спросил Дэвид.

– А как же? Пирог и мороженое.

– Ух ты! – сказал Эндрю. – А две порцииможно?

– Смотри, с таким грузом, пожалуй, на дно пойдешь.Мороженое твердое как камень.

– А с чем пирог?

– Ягодный.

– А мороженое какое?

– Кокосовое.

– Откуда оно у нас?