шоколадки, всего понемногу. А когда хозяин магазина кинулся за ними, они петляли и заметали следы с таким искусством, что им позавидовали бы Зеленые Береты.

Но папа узнал об этом и хорошенько ему всыпал. А потом этот громадный мужчина заплакал и сказал Кларенсу: «Сынок, я не понимаю. Мы тебя не учили такому. Мы читаем тебе Библию, водим в церковь. Я стараюсь жить честно и много работаю. Мы не бедняки, не грязные побирушки, ты всегда сыт. Зачем же ты крадешь? Можешь мне просто объяснить?»

Кларенс даже при воспоминании о тех словах отца ощутил комок в горле. Он всегда помнил, как после наказания, отец обнял его, успокаивающе погладил по голове. Как укрыл одеялом на ночь, хотя Кларенс уже не был маленьким.

Самым страшным для него было разочаровать своего отца. Каждый пацан живет тем, что мечтает услышать от своего отца: «Молодец! Хорошо сделал», и умирает от мысли, что может не понравиться своему отцу. Кларенс навсегда запомнил горе своего отца в тот день. Всякий раз он вспоминает об этом, увидев такие же конфеты и шоколадки, какие украл тогда. Он не мог

136

объяснить отцу, что украл не оттого, что беден или голоден, а потому что хотел доказать что-то другим парням, а для этого нужно было проделать нечто рисковое. Но по сравнению с горем отца, все причины казались неубедительными.

Позже Кларенс узнал, что отец в тот день решил, что теряет его, и вознамерился спасти своего сына, во что бы то ни стало. Обадиа снова пожертвовал чем-то в своей жизни, которая и так была бесконечной жертвой. Он устроился еще на одну работу и стал копить каждую копейку. Ввел для Кларенса комендантский час, его нельзя было не соблюдать. Он решил, что ни за что не даст своему сыну отдалиться от него и от Бога. Только годы спустя Кларенс оценил эту тактику отца. Даже мысль о том, что сделал для него отец, вызывала слезы на глазах.

Он поднялся и пошел к комнате отца, постучал.

— Заходи, старый дед дома, — Кларенс открыл дверь.

— Это я, папа. Заглянул проведать тебя.

— Пока еще далеко до цветочков, сынок.

Они поболтали ни о чем, все больше о бейсболе. Смеялись и рассказывали истории, пока у Обадиа не стали слипаться глаза. Кларенс помог ему переодеться, сменить памперс, как когда-то сорок два года назад отец помогал Кларенсу надевать памперс на ночь. Кларенс обнял своего отца, а тот погладил его по голове. Потом Кларенс укрыл его одеялом, пожелал спокойной ночи и вышел из комнаты.

Вернулся посидеть перед сном в своем кресле в гостиной, прежде чем отправиться в их с Женивой спальню. В темноте вновь нахлынули воспоминания. Неожиданно он мысленно вернулся на двадцать восемь лет назад на Кабрини Грин, где случилось то, о чем его отец никогда не узнал, о чем Кларенс никогда ему не говорил. То, о чем Кларенс старался забыть, но так и не смог.

Он вспомнил белого мальчишку на велосипеде, который катался и, видимо, заблудился. С пугающей ясностью он вспомнил, что они с ним сделали.

ГЛАВА 22

— Слышал о парне, который вышиб себе мозги, играя в русскую рулетку?

— Нет, что за тип?

— Да еще совсем пацан, малыш из 60-х. Говорят, что его научил Джи Си.

— Джи Си крутил барабан по сто раз, и никогда не получал пулю. Я не знаю никого такого везучего в этом деле, как он.

— Точняк.

— А малышу, значит, не повезло?

— Ну что ж, пришло время умирать — умирай.

— Не знаю, уместен ли здесь вопрос, Джесс, — сказала Сю-зен Фарли во время заседания комитета межкультурных связей, — но прошел слух, что некоторые статьи цензурируются сверху. Это так?

Джесс Фоли прокашлялся.

— За десять лет моей работы редактором только в исключительных случаях сотрудники выражали свою озабоченность тем, как мы готовим статьи.

— Значит, такое все же случалось? — Сюзен была откровенно шокирована, как и остальные члены комитета.

— Нет, мне не приказывали поступать, так или иначе, если ты об этом.

— Но тебя просили не делать что-то?

Джесс кивнул.

— Это случалось не часто.

— Кто просил? Райлон Дженнингс?

— Не стоит говорить об этом. Просьбы такого рода крайне редки. Речь идет не о самой новости, но о способе ее подачи.

— Значит, нам говорят, какой тон взять?

— В какой-то степени да, но лишь в исключительных случаях.

— Я дотошна в таких вопросах, Джесс, —■ сказала Сюзен, — можешь привести пример?

— Не знаю, могу ли я.

— Можешь ли ты доверять нам? — спросила Сюзен.

Кларенс с удовлетворением отметил, что в комитете появился еще кто-то, намеревающийся изменить положение.

— Дело не в этом... просто, ну хорошо, приведу один пример, но не спрашивайте о деталях. Один из вас уже знает об этом. Несколько недель назад я обратился к репортеру по просьбе мистера... по просьбе одного из людей сверху. Предполагалась статья, которая доставила бы ненужные неприятности одной семье, принадлежащей к меньшинствам. Статью мы дали, но некоторые детали опустили, приводя только основные факты.

— То есть, неприятные факты вы опустили? — спросила Сюзен.

-Да.

— И чем это отличается от цензуры? — спросила Сюзен.

— Во-первых, это было решение доброй воли — просьба, а не требование. Во-вторых, цель оправдывала средства.

— Тогда, почему бы это не делать всякий раз, когда можно кого-то защитить, не говоря правды? — задала вопрос Сюзен.

— Мы всегда считаем, что обычные граждане имеют право на частную жизнь в большей степени, чем общественные деятели, — сказал Джесс, — и газета должна быть деликатна по отношению к меньшинствам, проявлять сострадание к скорбящим и уважение к расовым различиям.

— Звучит замечательно, — заметила Сюзен, — но мы всегда сообщаем конфузящие вещи о