Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Конечно, — сказал Кларенс и выдвинул для себя стул со стороны черных фигур.
— Разве тебе не хочется играть белыми? — спросил Норкост.
— Нет, предпочитаю черными. Хотя у белых преимущество.
— Ну, хорошо.
Кларенс любил порядок, точность и геометрическую симметрию шахмат. В реальной жизни все казалось беспорядочным. А шахматы были организованным миром, разумным и понятным. В этом мире не было гарантии победы, но был, по крайней мере, шанс на победу. Ничто не обрушивалось на тебя, и правила игры не менялись, чего нельзя было сказать о жизни.
Существует белая история и черная история, белая литература и черная литература, но нет черной и белой математики, черных и белых шахмат. Эта игра была математической. Да, белые всегда начинают, и у них всегда преимущество. Но черные могут победить, и часто побеждают.
Норкост притворился, что обдумывает ход, но Кларенс понимал, что тот уже все обдумал заранее. Наконец, ухоженные пальцы Норкоста крепко взялись за пешку возле короля и поставили фигуру вперед. Кларенс мгновенно выдвинул свою пешку, словно ему нужно было успеть хлопнуть по шахматным часам, как при игре в парках Чикаго. Норкост, казалось, удивился такому порывистому жесту. Он тщательно и задумчиво изучал доску.
Кларенс рассчитывал вывести Норкоста своей уверенностью. Этой тактике его обучил дядя Илайджи, сидя в свой хлипкой хибарке. Он уже опробовал ее в Чикагских парках, а также в игре со своим учителем геометрии мистером Хардином в Дже-ферсоне.
Кларенс вознамерился действовать в своей ипостаси уличного драчуна, атакуя, пока соперник не измотается и не будет повержен. Такие игры изобилуют и блестящими ходами и грубыми ошибками, он рассчитывал, что это собьет с толку устойчивого предсказуемого политика. Но игра продолжалась, и Кларенс засомневался в своем плане, тем более, женщины наблюдали. Он боялся совершить непоправимую ошибку и оказаться в неловком положении, поэтому стал играть предсказуемо. В течение двадцати минут они, как усталые боксеры, двигали лишь пешки.
Через полчаса Кларенс уже жалел, что позволил Норкосту втянуть себя в игру. Он решился пойти в наступление, двинуться в центр поля. Они разыграли уже слона и коня, и он смотрел на оставшиеся фигуры, чтобы решить, какую из них двинуть в центр. Он выбрал коня и походил им с большей уверенностью, чем ощущал. Норкост в ответ выдвинул своего коня, с намере-
148
нием подчинить и оградить завоеванные позиции. Белый конь против черного коня.
После нескольких смелых ходов уверенность в победе растаяла, как призраки на рассвете. На пятидесятой минуте игры дым сражения рассеялся, Кларенс уступал одну пешку. Видно было, что Норкост почувствовал облегчение, а Кларенс нервное напряжение. Пешка была небольшим преимуществом, но если не восстановить равновесие, это может привести к поражению. Он исследовал поле в поисках хоть какой-то возможности реванша.
Кларенс устроил ловушку для короля противника. Возможно, противник не заметит. Куда там. Норкост осторожно двигался в обход ловушки. На пятидесятом ходу Кларенс уже не смог помешать лишней пешке Норкоста достичь своего поля и превратиться во всемогущего ферзя. Он осмотрел поле, взвешивая унизительные шансы при продолжении игры, положил своего короля и сдался.
— Прекрасная игра, Кларенс. Были блестящие ходы, — Норкост протянул руку.
«Ну, если при моих блестящих ходах я проиграл, то у тебя ходы были поистине гениальными, да?»
— О, да. Вы оба были великолепны, — сказала Эстер.
Женива, слегка кашлянув, заметила: «Да, весьма». Женива
называла коня «лошадью», а ладью «замком», поэтому ее комментарий был для Кларенса малоутешительным.
Он повелся на игры Норкоста, пренебрегая своей обычной осторожностью. Он проиграл ему уже дважды: в теннис и в шахматы. И твердо решил больше не проигрывать.
— Что за шапка? — спросил Кларенс у Тая, держа в руках голубую бейсболку. — Я видел ее на тебе на днях.
— Я считал, что в мою комнату никто не имеет права заходить.
— Ты считал неправильно. Докажи, что тебе можно доверять, и я больше не ступлю в твою комнату. Так что за шапка?
— Кларенс показал на черные буквы «В» и «X» с цифрами 187.
— Что это должно означать?
— Ниче.
— Это имеет отношение к какой-то группировке, так?
— Ниче не имеет.
— Правда?
Тай шевельнул плечом с таким видом, что дядя не стоит
149
того, чтобы пожимать обоими плечами в ответ. Схватил бейсболку и бросился к двери. Кларенс повернулся, намереваясь схватить его, но краем глаза заметил Жениву и не решился тронуть мальчишку.
Следующим утром Кларенс уткнулся в компьютер, вбивая слова, гонясь за текстом, как за львом.
«Детей нужно растить в деревне — такова была старая добрая африканская поговорка, пока либералы ее не испортили. Там была большая семья, дальние родственники, друзья, соседи. Родителей поддерживало и вдохновляло общество, и они действительно растили детей. У меня было такое детство на Миссисипи — соседи, учителя, люди из церкви часто обнимали нас. Но они же имели наказ от моих родителей шлепнуть меня, случись мне напроказничать. Это они и делали так часто, что всего не упомнить.
Либералы извратили и испортили эту поговорку. Они дали новое определение деревне, как большому правительству. Это вместо семьи, соседей, церкви и общества. Примером такой «деревни» в действии могут служить уроки сексуального воспитания в школе, где учеников в избытке снабжают презервативами и номерами телефонов на случай необходимости аборта. Где оправдывают гомосексуальный образ жизни и ученикам внушают, что многие из них гомосексуальны, только пока не осознают этого.
Нужны два родителя, чтобы взрастить дитя. Нужна деревня, чтобы выправить пути и не посягать на функции и ответственность родителей в воспитании детей.
Нужна деревня, чтобы воспитать ребенка. Нужно быть деревенским дурачком, чтобы поверить, будто правительство знает, как правильно воспитывать детей».
Кларенс пришел в Мейн-стрит-Дели на встречу с Олли. Заметил его в уголке одиноко жующим слоновье ухо.
— Не помешал? — осведомился Кларенс. — Или оставить вас в покое?
— Нет. Присоединяйся.
— Из тебя вышел бы хороший черный, Олли.
— Почему это? Потому что я сильный и хорошо пою?
— Нет, потому что ешь то, что