Шли сильные дожди, а я даже не пыталась подстроить свои перемещения к перерывам между ними. Просто выходила и шла, дыша воздухом гор и вонью выхлопных газов и гнили с рынка, дыша тем же воздухом, которым дышит Первое Лицо, деля с ним тошнотворное всеобъемлющее прощение. Сестра говорила в общих чертах о картинах, которые она старалась изгнать из своего сознания, а картины, о которых она умолчала, преследовали меня сильнее, чем те, о которых я знала, сильнее, чем то, что накопилось во мне за время, проведенное с ней в одной квартире.

В восемнадцать лет я была слишком невежественна, чтобы представить себе очевидные вещи, и в любом случае все, чего я тогда хотела, это держаться подальше от водоворота воображения моей сестры. Но сейчас всё, что она неспособна была рассказать, а я не желала слушать, всё больше обретало форму, и эти формы шевелились во мне, наказывая болью, и отправляли меня в пешие походы по всему городу.

Не стану описывать, что я тогда воображала. Насиловали сестру, а не меня. Я не страдала вместе с ней, и не мне выставлять эти воображаемые мизансцены на всеобщее обозрение.

Что же касается картин, в которых фигурирую я, то чаще всего меня преследовала та, когда Первое Лицо целует мне руку. Приподнимает мою руку, склоняет голову, застывает на секунду и клюет мою кожу ртом, как клоун. Не клоун. Клоун выставляет себя на посмешище, чтобы рассмешить других, а этот все смеется и смеется над всеми. Клюет и клюет, и смеется.

С виду всё шло как обычно, по крайней мере, в начале. Я исхаживала пешком весь город, но у моих хождений почти всегда был нормальный повод: зайти в питомник за новым деревом для посадки вместо проросшего под забор айланта. Я вернулась с пустыми руками, только в питомнике сообразив, что пешком мне саженец не дотащить, но я же выбрала дерево, значит ходила не зря. Сходила заказать новую обивку для кресла, пошла на собрание в общественный центр, где обсуждались всё ухудшающиеся условия парковки в нашем районе. Ходила встречаться с друзьями.

Честно говоря, я избегала приглашать гостей: не фаршировала виноградные листья с моей лозы и не готовила соусы из плодов моей смоковницы.

Для этого нужно терпение, которого у меня не было. Но с людьми я всё-таки встречалась.

Знакомые спрашивали о сыновьях, близкие друзья осторожно интересовались, как поживает сестра. Я всем отвечала:

— Это интересная история. Элишева женщина интересная. Иисус пошел ей на пользу.

Сестра была в порядке, я была в полном порядке, и мир тоже был в порядке.

— Христианка или буддистка — какая разница? Главное, ты говоришь, она счастлива?

— Элишева — самый счастливый человек из всех, кого я знаю, — отвечала я снова и снова, нимало не кривя душой.

— Ну и прекрасно! В мире есть разные верования — этим он и хорош. Ты так красочно описываешь ее дом, со всеми этими христианскими типажами — как жаль, что это не в Иерусалиме! Какое упущение, что твоя Алиса ограничена рамками нашего Святого города, у нас и природы такой нет, которая так взволновала тебя там. Этого запросто хватило бы тебе на еще одну колонку.

Одна проныра — не из близких друзей — успевшая, как видно, наслушаться сплетен, захотела узнать: теперь, когда я «растопила лед» с сестрой, будут ли мои сыновья ее навещать:

— Им это просто, они же тоже в Америке.

— Не знаю, — ответила я. — Что такое Америка? Расстояние от них до нее — это как отсюда лететь в Париж. Даже больше, в Париж хотя бы есть прямые рейсы, а сестрино Монтичелло в такой дыре, что добраться туда — целое дело. И кроме того, в их возрасте, как ты понимаешь, родственники — не самый привлекательный объект. Последнее, о чем они там мечтают — это тети и дяди.

В таком же духе я болтала со свекром и свекровью, эта болтовня должна была их успокоить: сестра далеко и во мне не нуждается. Ей есть к кому обратиться за помощью, я же свободна наслаждаться обществом близких мне людей.

Только, похоже, Рахель я не совсем сумела успокоить. Она спросила, начала ли я заниматься спортом, как Одед — мы обе считали, что пробежки ему на пользу, хоть он совсем и не растолстел. Но из-за того, что он был толстым ребенком, этот страх преследует его до сих пор. Она следила, хорошо ли я ем, спросила, правда ли, что я опять грызу ногти, или ей это только кажется; тяжело ли мне было расстаться с сыновьями — когда Нимрод возвращается? — и наконец добралась до Алисы.

Этого утаить я не могла. Собираясь в поездку, я сообщила редактору, что беру двухнедельный отпуск, но перед самым возвращением обнаружила, что не в силах отправить Алису в очередное путешествие.

Подобно каждому колумнисту, у меня была в запасе одна заготовка, которую только и надо было что слегка подретушировать и красиво закончить.

Моя туристка с косичками знакомится с лектором кафедры еврейской философии, и тот раскрывает ей тайну своего учителя Каббалы: оказывается, этот многоуважаемый учитель и ученый, один из основателей Еврейского университета, был тайно практикующим мистиком. В страшной тайне этот профессор пытался создать голема, и говорят, ему это даже удалось; говорят также, что в ночи новолуния его иногда можно встретить в лабиринте коридоров кампуса на горе Скопус.

Встретит ли Алиса голема? А если встретит, что он с ней сделает?

Каждый день я открывала этот файл и через минуту-другую закрывала, будучи не в силах написать ни слова. Голем сожрал Алису. Мою Алису съели. Голем проглотил голема.

Я сказала редактору, что подцепила в Америке вирус — пока не определили, что это, возможно, мононуклеоз, неизвестно, сколько времени это займет — лгала я с писательской естественностью; а свекру и свекрови я объяснила, что переживаю период засухи, с пишущими людьми это случается.

— Кризис писателя. Будем надеяться, это скоро пройдет, — сказала я, растерянно разводя руками, словно ожидая, что вдохновение упадет в них с неба.

Мой «период засухи» оказался удачным алиби для всех моих странностей того времени. Наша Элинор переживает период засухи — у творческих людей это бывает. Она это понимает, но ей все равно нелегко. Творчество — процесс мистический.

Что скрывалось за этим клише? Во время своих воспаленных метаний по городу я действительно пыталась преодолеть засуху с помощью действий, которые в прошлом обрушивали на меня множество идей: я углублялась в переулки,