заглядывала в окошки церквей, прислушивалась к обрывкам разговорах в ночных пекарнях и открывала галереи. Но Алиса не появлялась, ее восторг окружающим миром исчез.

Иерусалим стал грязным. Сильные дожди вымыли весь мусор на поверхность. А я все равно выходила гулять, даже без своего щенка-Алисы. Ходила, блуждала по разрытым тротуарам, залитым водой, среди мокрых куч строительного мусора. То старый пакет прилипнет к ботинку, то ботинок наступит на расческу, ломая зубья. Бутылочные осколки грозят разрезать подошву, а над всем этим с деланным энтузиазмом орет радио. Опустилась завеса темного тумана и скрыла всё.

Каждое мероприятие, на которое я заставляла себя идти, раздражало слух взрывами хохота и деланно оживленными разговорами. Искусственность, притворство и лживость этой радости были невыносимы. Мне пришло в голову, что власти подмешали наркотик лжи в питьевую воду города.

Клиент-подхалим прислал свекру в подарок вазон с великолепной и агрессивной орхидеей.

— Возьмете ее себе? — спросила свекровь.

— Спасибо, не стоит. Я забуду ее поливать, и она погибнет зря.

— Я уверена, что ты снова начнешь писать. Ты же очень творческий человек, — решилась она утешить меня в том, что, как она думала, меня угнетало. — Во всем есть свой смысл, и всему свое время. Менахем предлагает, пока ты перезаряжаешь аккумуляторы, может быть ты захочешь снова подумать об издании сборника всего, что ты уже написала. Менахем думает, что ты недостаточно взвесила тогда полученные предложения. Ты писатель. Ты наш писатель. Наши друзья говорят, что твоя проза бодрит. Подруга просила переснять ей твои колонки про зоопарк. Она собирается переплести их для внуков и приклеить фотографии. Почему бы тебе не порадовать почитателей Алисы и не издать книгу?

Мысль о том, что мне придется пройтись по всей бодрящей чепухе, которую я написала, была невыносима, как никогда. Мне совсем не хотелось читать красочную Алисину чушь, мне хотелось читать совсем другое, очень хотелось. Я снова стала покупать книги. Полка для еще не читанных книг пополнялась, но ни одна из них меня не захватывала, через несколько страниц всё казалось ерундой.

Чтение всегда занимало существенную часть моего дня; открывшиеся во времени пробелы заполнило всё возрастающее беспокойство. Мозгу не хватало наркотика чтения, но сейчас этот же мозг отторгал книгу, не приемля насилия. Наконец он начал химичить, выделяя части накопленного ранее и смешивая их между собой в произвольном порядке:

Alone, alone, all alone / Alone on the wide wide sea

Alone, alone, all all alone

Ведь Water, water everywhere

Лодка бьётся как в припадке — то взлетит, то упадёт.

Средь матросов — беспорядки, и на зов никто нейдёт.

На огне вскипает что-то,

Кто-то рыкнул на кого-то.

Плыть бы надо, но — куда?

Растеклась я как вода…

Женщина выводит себя на прогулку, как собаку. Быстро идет по улицам, нанизывает рифмы, ее рот бессмысленно растянут.

Ко-раб-лик сла-бый пу-чи-на скро-ет…

Раз-би-то серд-це мо-ё сест-ро-ю…

Пус-ты-ня ду-ши нам ис-су-ши-ла…

И тьма про-ще-ни-я день на-кры-ла…

Эти обрывки строк задавали ритм ногам, заставляя меня иногда смеяться про себя, как ненормальная.

Вы не знаете, дядья / вы не знаете, друзья-молодцы…

Да что ты говоришь, говорю я хи-хи-хи, что пора отдать концы.

Однажды днем, на дорожке, огибающей стадион на Гиват Рам, я пнула ногой камень, потому что всю дорогу от Мусрары не могла найти удачную рифму к «злодеи обрадуются». Было больно, но, не находя рифмы, я должна была как-то освободиться от застрявшей мысли.

Глава 12

Элишева написала, что такой зимы у них не было лет пятнадцать. Университет два дня не работал. Барнет помог матери загнать лошадей с пастбища, и они, бедняжки, теперь теснятся в конюшне. Утром она вышла очистить птичьи кормушки от снега, который забил все отверстия. Все укрыто восхитительной белизной, но маленьким птичкам нелегко найти себе еду. Сара рассыпала по наружному подоконнику арахис, белки ей очень благодарны. В эту самую минуту одна из белок на окне грызет орешек.

Лишь в конце она приписала, что рассказала папе о нашем чудесном визите, и он попросил дать ему адрес моей электронной почты.

Я ответила сестре, что хоть «я и не желаю Шае ничего, кроме счастья», не вижу смысла ему писать. Мне показалось, что английский язык отлично сгладит корявость этой фразы. Компьютер Элишевы не читает иврит, и я обнаружила, что по-английски мне легче никого не обидеть.

А про себя подумала, что до Шаи мне дела нет, хорошо ему там в Вероне — ну и ладно. Пусть живет. Я ему зла не желаю.

Я отправила мейл и собиралась вернуться в гугл. Пару часов назад я начала читать статью какого-то деятеля Еврейской федерации. В статье, которую я открыла ночью, рассматривался вопрос, правильно ли поступили члены нашей общины в Лос-Анжелесе, пригласив профессора Готхильфа выступить с речью «Моя ошибка». До того, как Одед встал попить воды, я успела прочитать, что у деятеля нашлись аргументы за и против. «Мы, конечно, верим, что mode veozev yerucham[15], — пишет он и поясняет эти слова по-английски, — но вместе с тем нужно учитывать…», — на этом я остановилась.

Снова открыла статью, собираясь ее дочитать. В эти болезненно-интимные минуты перед экраном обычно исчезало раздражение окружающей фальшью. Но в этот раз удалось уделить чтению только несколько минут — я услышала, как открывается входная дверь.

Начало второй недели февраля. Будний день. Половина одиннадцатого утра. Снаружи ливень. Вода льется с небес, а мужу полагается быть в офисе.

Я вскочила и, не успев скрыть улики, побежала его встречать. Лицо Одеда, на миг заполнившее пространство передо мной, излучало тревогу, щеки напряженно втянуты.

— Нам нужно поговорить, — сказал он.

Я остановилась перед ним, и от этого театрального стояния посреди гостиной будто сильная рука вытолкнула меня из страха. Испуг сменился щекоткой иронического смешка: этот тон. Эта драматическая серьезность. Эти избитые слова.

Что могло произойти? Что случилось такого, чего до сих пор еще не случалось?

— Объясни мне, пожалуйста, что это такое? — не присев, не сняв куртки, он швырнул на стол распечатку. Поверхностного взгляда хватило мне, чтобы узнать колонку, недавно ночью отправленную редактору. Я отправила ему, а этот идиот отправил ее моему мужу. А может, сначала позвонил ему и пожаловался, а мой юрист попросил прислать…

— Это просто шутка, что тут