натянув на себя кожу, я вдруг захотела вернуться под одеяло и шептать Одеду на ухо, что не выдержу больше ни дня, нет больше моих сил, я больше не могу здесь оставаться, пусть заберет меня отсюда в другое место.

— Куда тебя забрать? — спросит муж.

— В некрасивое место, — отвечу я ему, если только смогу.

Глава 9

Нимрод первым улетел в Атланту, где должен был оставаться до конца учебного года. Через пару часов и мы с Одедом уже сидели в самолете. По мере нашего продвижения на восток погода становилась все хуже и хуже.

— Ну, что ты скажешь о наших мальчишках? — муж пытался отвлечь меня от самолетной болтанки, хотя в этом не было нужды. От тряски мысли прерывались, ноя была рада толчкам — это было именно то, что нужно для самоочищения.

— Что я скажу? — Сзади что-то стукнуло. Тележка с напитками. Тележка сорвалась с места и ударилась обо что-то, вызвав общий вскрик пассажиров этого чертова колеса. Стюардесса схватила тележку и поспешила сесть и пристегнуться, кого-то впереди нас вырвало.

— Что я скажу? Скажу, что нам очень повезло, — громко выдохнула я.

В начале моих отношений с Одедом, когда я была сильно влюблена, я иногда представляла себе, что натыкаюсь на него в местах, где встретить его было немыслимо: что, если он вдруг войдет в аудиторию на факультете гуманитарных наук? Он заметит меня? Я помашу ему рукой посреди лекции?

Скажем, он тоже приглашен на вечеринку, и в этот самый момент пьет в кухне пиво с теми, кто не танцует.

Скажем, его отпустили с военных сборов, скажем, его роту отпустили раньше, и его друзья захотели отдохнуть здесь, на пляже, и сейчас он сидит с ними в тени под навесом. Вот такую чепуху я воображала. Так бывает, когда влюблена, и в этом есть смысл: ведь не зря говорят, что бывают совпадения, почему бы и нам не совпасть?

Через пять недель после того, как он повел меня на гору Скопус, мы с Одедом уже жили вместе, то есть, это мысленное напряжение длилось не долго, оно стало приятным фоном моих дней в раю.

В аэропорту Сиэтла мне снова стал чудиться за углами тот-кого-нет.

Я обняла Яхина, которому в тот день дважды пришлось везти в аэропорт сначала Нимрода, потом нас. Я смотрела на мужа и сына, неуклюже обнявшихся, взволнованных расставанием и оттого смущенных, и, взявшись за ручку чемодана, подумала, что нелюдь тоже может там быть.

Он живет в Америке. Его приглашают выступать с лекциями в разные места континента. В Сиэтле есть несколько университетов, его могли пригласить выступить там, или он мог приехать в отпуск, покататься на лыжах, и сейчас выйдет из такси, взвалив на спину снаряжение, как эта пара загорелых немцев, которые приближаются к нам.

Я помнила, что в Соединенных Штатах живет около трехсот миллионов человек, и глупо думать, что именно он попадется мне на пути. Но совпадения случаются, это факт, а разумному человеку следует учитывать факты. В жизни всякое может случиться.

Мне даже в голову не пришло, что я могу его не узнать, но зато пришел страх, что он узнает меня, когда я на него внимательно посмотрю. Нужно постараться не задерживать на нем взгляд, чтобы себя не выдать. Точно так же нельзя резко отводить глаза. Все решает первый взгляд. Кто первым моргнул — тот проиграл.

И в очереди на сдачу багажа, и в зале вылета, и в узком, ведущем к самолету рукаве, я не переставала с повышенным вниманием смотреть по сторонам, и даже усевшись на свое место, сочла нужным посмотреть назад и вперед — вдруг он среди тех, кто поднялся в самолет раньше нас, может он за занавеской, летит в бизнес-классе. Откидывает столик и жестом подзывает стюардессу налить ему вина. Может быть, сейчас он отпивает глоток, заедает орешком и изучает меню.

Даже самолетная болтанка не смогла стряхнуть с меня это наваждение, оно продолжало преследовать меня и в Нью-Йоркском аэропорту. Первое лицо когда-то жило в Нью-Йорке, может, и сейчас там живет. Этот космополит много ездит, бывает во многих местах, скоро и в Израиль приедет, на конференцию в Иерусалим.

С этими мыслями и беспокойно бегающими глазами во мне нарастало болезненное осознание: он живет в настоящем времени.

Нелюдь — противоречивый интеллектуал. Людям интересно послушать противоречивого интеллектуала, а противоречивый интеллектуал любит, когда его слушают. Возможно, в эту самую минуту он сидит в кафе и макает круассан в кофе — а может, не круассан, может, он, как и его герой, питает слабость к пирожным с кремом — это неважно, какая разница, что он ест, так или иначе, Первое лицо сидит в кафе и рассказывает своей студентке про маркиза де Сада, объясняет, как он предвосхитил «Исправительную колонию» и как предвидел события двадцатого века. Студентка кажется себе смелой, к встрече с ним она надела черную кожаную юбку, и теперь она просит его руководить ее докторской диссертацией. Возможно, вечером они пойдут в МоМА[13] смотреть кинофильм.

Вечером они пойдут в МоМА. Но сейчас в Нью-Йорке утро. Раннее утро, слишком рано пить кофе со студенткой, но вот проснуться Первому лицу уже не рано. Тот, кто заставлял моргающую девочку читать «Сто двадцать дней Содома», наверняка уже проснулся и сейчас, собираясь выйти из дому, слушает старую пластинку «Риенци». Пластинку, а не диск — он конечно же из тех, кто еще собирает пластинки. Вчера, гуляя, он ее купил, и сейчас бреется под ее звуки. Первое лицо бреется ежедневно. Мелкие щетинки испещряют раковину, и ветер поднимает в воздух крошки волос. Волосы не разлагаются, даже через сотни лет не разлагаются. Годами Первое лицо бреется, воздух полон микроскопических щетинок, люди идут по улице и вдыхают незаметные щетинки нелюдя. Нелюдь педантично споласкивает раковину, и вода уносит остатки черных щетинок в море — и так каждый день.

От щетинок никакого вреда — подумала я — нет никаких щетинок, вся эта чушь только в моем больном воображении. Мое воображение больно, потому что я вдохнула щетинки. Исправительная колония моей сестры дышит воздухом города под нами, а сестра его простила; люди дышат воздухом, который он выдыхает.

Мое воображение всё больше воспалялось, его пламя высвечивало, словно издали, новые картины, и летя высоко над этим пламенем я поняла, что больше не боюсь. Самолет накренился, земля под нами наклонилась, нелюдь катится по наклонной земле, а я не боюсь: это просто