молчала. Никто, даже ее сестры, не вступился за нее, а я, вцепившись в мамину руку, молилась, чтобы похожие на солому волосы пастора Рика загорелись. В тот вечер мама положила «поганую» книгу мне под подушку. «Я тоже в тринадцать ее читала», – прошептала она мне в самое ухо. Она верила, что если читаешь с чистыми намерениями, то Иисус тебя не осудит.

Вот это были новости так новости. Во-первых, мама осмелилась, пусть даже втайне, бросить вызов пастору Рику. А во-вторых, мама знала об Иисусе то, чего не знал пастор Рик.

Когда я начала встречаться с Троем, то нашла в библиотеке книгу «Наши тела и мы»[25]. Если честно, я ее украла. Не хотела, чтобы мама или миссис Макхейл сделали верные выводы. И как же она мне пригодилась, ведь Трой оказался полным болваном по части предохранения. Он считал, и это не шутка, что «вынуть» – лучшая противозачаточная мера. Как насчет добавить презерватив? – спросила я, и по его реакции можно было подумать, что я предложила ему выщипать брови. Как насчет болезней? – спросила я, а он ответил: «Да ты ведь девственница». Я не настаивала, потому что никак не могла поверить, что парень вроде Троя, по которому сохли все девчонки, выбрал меня.

Конечно, после моего ареста мама нашла у меня под кроватью «Наши тела и мы». Представьте, что она почувствовала, узнав, что дочь не только убийца, но и расхитительница библиотек.

Я вообще не хотела суда. Хотела сразу признать свою вину, но мама сказала «нет», умоляла и плакала, а Вики, тетя Линда, тетя Пэмми и дяди говорили, что присяжные могут меня оправдать, признав ненароком сбившейся с пути истинного девочкой, а семью не осудят за то, что девочка сбилась с пути. Но позор суда – это куда хуже, чем если тебя просто отправят за решетку. Твои друзья, товарищи по работе, соседи, учителя, члены прихода, да просто чужие люди – все следят, как разворачивается страшный сюжет. Суд – уже сам по себе наказание, и его я тоже заслужила.

В день вынесения приговора я почувствовала, что спину прожигает взгляд, точно не Викин, не мамин, не пастора Рика и даже не журналистский. Я резко обернулась и успела поймать вечно пылающий образ миссис Макхейл, ее парик-изгородь, доброе щекастое лицо и, как удар в сердце, написанное на нем разочарование. В памяти мелькнули наши с ней прохаживания меж книжных стеллажей, ее цокающие каблуки и высокий скрипучий голос, накладные ногти, постукивающие по корешкам, когда она брала в руки книгу. Когда меня выводили из зала, я снова увидела ее, она что-то шептала маме, гладила ее по спине. «Вайолет совершила ошибку, – надеюсь, говорила она. – Вы, Элеанор, воспитали хорошую девочку».

Это было почти сразу после того, как дочь мистера Дейгла, Кристин, в настороженной тишине выступила с заявлением потерпевшей. Хотя и тяжело мне было видеть ее мокрое от слез лицо и вздымавшуюся грудь, пока она объявляла перед Богом и людьми, что я сотворила с ее семьей, я ловила каждое ее слово. Ее горе и было истинным моим наказанием, его я заслуживала даже больше, чем тюрьмы. Зал суда трепетал от сочувствия, и я была тому рада.

Зеленый был ее любимым цветом. Любила она безоговорочно.

Все, что Кристин Страйт говорила о своей матери, я могла бы сказать о своей.

Вот где я пребывала в мыслях, когда мистер Дейгл нашел меня на лавке возле книжного. «Одного тебя достаточно», – написала Майя Энджелоу, и как же далека она от правды. Спросите любого из моих родных, что вычеркнули меня из своей жизни.

Его большая ладонь ложится мне на плечо:

– Вы в порядке, мисс Пауэлл?

Разумеется, я плачу, вытираю сопли рукавом. Мистер Дейгл извлекает из кармана брюк огромный носовой платок.

– Чистый, – сообщает он.

Я беру платок, вытираю глаза.

– Это я должна вас спрашивать, все ли с вами в порядке.

Его лежащая на моем плече рука похожа на птицу – тяжелая и теплая. Она так и лежит там, пока я сморкаюсь в мужской платкок.

– Позвольте, я вам кое-что скажу? – просит он.

Ему что-то от меня надо. Что бы это ни было, он будет разочарован.

– Может, не сейчас? – лепечу я, продолжая прятать лицо в его платке.

Хотя на улице жарко и солнечно, на мистере Дейгле хлопковая стариковская куртка на молнии, которую он снимает и набрасывает мне на плечи. После чего легонько похлопывает меня по спине, а когда убирает руку, меня охватывает чувство огромной, эпической потери.

– Мисс Пауэлл, не возражаете, если я присяду рядом?

– Не возражаю. – Я не знаю, куда деть носовой платок. – Зовите меня Вайолет.

– Фрэнк.

Он мягко забирает у меня платок и сует в карман, что мне кажется верхом благородства.

– Наверное, вы можете сказать… – собравшись с силами, говорю я.

Сейчас он поделится своим горем, передаст мне эту неизбывную тяжесть.

– Вы молоды, – вместо этого говорит он. – У вас есть время найти свое место в жизни.

– Я на это надеюсь. И стараюсь.

– Не хотел вас напугать, Вайолет. – Он долго, напряженно смотрит на меня. – И прошу меня простить.

– Но я не испугалась. Это ведь я убийца, не вы. Думаю, вы хотели защититься.

– Да, но не от вас, от воспоминаний.

Я вдруг понимаю, что и его наверняка мучают кошмары. Как можно быть такой эгоисткой и ни разу не подумать об этом?

– Мне не очень по душе алкоголь, – говорит он и поправляет ворот рубашки – неяркой, клетчатой, уютной. – Если только пива в жаркий день – вот, пожалуй, и все.

– Я тоже много не пью, – признаюсь я. – Кроме того самого раза.

Прикрываю глаза: машина Лоррейн Дейгл взмывает вверх и оказывается прямо передо мной. Я вовремя совершаю маневр, а она – нет, и мир возрождается вновь.

– Я думаю о ней каждый вечер, перед тем как заснуть. Каждый вечер, мистер Дейгл. Я хочу, чтобы вы знали: я ее никогда не забуду.

– Вайолет, хочу, чтобы вы вот что знали. У меня и у самого был такой период, давным-давно. Сначала по пивку, потом еще парочку, затем «виски чейзер»[26], потом еще один перед сном. Оно подкрадывается незаметно.

Он из тех, кто умеет смотреть в глаза, и это не кажется странным. Он просто с тобой, не пригвождает тебя к месту, дает существовать, не чувствуя его осуждения.

– Однажды вечером, – продолжает он, – я смотрел игру «Пэтс»[27]. Вы футболом интересуетесь?

– Мой бывший жених был принимающим игроком.

– Так вот, матч начинался поздно, и