еще совсем темно. Забрав меня, сторожевая шлюпка подошла к флагманскому судну за Яманаши и его вестовым. Только едва начинало рассветать, когда мы высадились на военной набережной, откуда пешком пошли на железнодорожную станцию. На противоположном конце города мы встретились со многими морскими и сухопутными офицерами, также ехавшими в Порт-Артур. Я очень был рад видеть между ними моего приятеля, капитана «Кимоно-Мару», жизнерадостного и веселого, как всегда. Ожидали прибытия нескольких поездов с русскими пленными, из-за чего произошла длинная задержка, и мы выехали только в 9 час. 15 мин., когда пришедшие в 9 часов поезда успели освободиться от своего печального груза. Станции на всем протяжении линии находились в заведывании военных властей и их обслуживали солдаты.

На пути с нами встретился поезд из Лаояня, состоявший из платформ и вагонов для перевозки лошадей, в которых было размещено много раненых японцев; для света и свободного доступа воздуха в стенках вагонов были прорезаны четырехугольные окна. Наше путешествие сопровождалось известной торжественностью: на всем протяжении пути китайцы окрестных селений почти поголовно выходили смотреть на проходивший мимо поезд и, само собою разумеется, начали кричать «Банзай». Заметив, что восторженные крики усиливались всякий раз, как только я показывался у окна, я уже начинал склоняться к тому мнению, что быть может, я слишком скромно сужу о себе и ошибаюсь в оценке своего собственного достоинства, когда Яманаши вдруг мне сказал: «Все они вышли смотреть на генерала Стесселя, который будет возвращаться в этом вагоне».

Жители, одетые в красный и синий цвета, очень красиво оживляли монотонный ландшафт. Мы проехали мимо замерзшего озера, стекловидная поверхность которого блестела на солнце, как полированное зеркало. На всем протяжении пыльных дорог виднелись вереницы лошадей и известные всему миру китайские телеги для перевозки тяжестей, — неуклюжие фуры, запряженные самыми разнообразными животными: ослами, коровами и лошадьми; в одной запряжке я даже заметил тянувшую из всех сил собаку, припряженную впереди в виде вожака. Деревьев почти не было; только в деревнях или на кладбищах было по несколько штук. Единственными представителями птичьего царства были болтливые сороки: в каждой деревне обязательно гнездилась пара этих птиц и их растрепанное гнездо неизменно красовалось на самом высоком дереве.

Мы остановились на станции для пропуска двух поездов, набитых пленными; в числе их главным образом были матросы, что заставило меня предположить, что, вероятно, большинство пленных уже вывезено из Порт-Артура, так как я знал, что последними должны были отправляться матросы. В общем пленные были очень тихи и молчаливы, хотя некоторые из них весело шутили со своими подвижными и бодрыми караульными. Деревенские дети толпами сбегались кричать нам «Банзай!», и солдаты ехавшего с нами полка развлекались тем, что бросали им пикули и куски сухарей.

Я наблюдал, как один рядовой перевесился, чтобы дать девочке сахарную бумажку, та ее попробовала, бросила и отошла прочь с недовольным видом, делая гримасы отвращения. Эти бедные маленькие девочки с трудом переваливаются на пятках; ноги их так узко забинтованы, что испытываемая ими при ходьбе боль должна быть необыкновенно мучительной и они изгибают под всевозможными углами свои несчастные искривленные оконечности, чтобы хоть немного облегчить сдавленные ноги.

Выйдя с этой станции, поезд пошел по берегу Голубиной бухты с ее живописными островками и путешествие окончилось на станции, отстоявшей на. семнадцать миль от Порт-Артура, так как далее путь был поврежден. Здесь я встретил несколько корреспондентов, приехавших посмотреть на генерала Стесселя. Мы находились от города на расстоянии трех японских миль по прямой линии, но японцы, щедрые в этом отношении, как и во всем остальном, считают в своей миле так много, что при переводе на английские меры можно было насчитать по крайней мере пятнадцать миль. Мы застали на станции очень много хлопот и суматохи: Здание было украшено зеленью и было очень странно видеть разъезжавшие дрожки с русскими кучерами, одетыми в русские кафтаны, русские сапоги и меховые шапки казачьего образца. Подошедший поезд остановился между двумя линиями русских пленных, числом около двух тысяч. Они стояли вольно, или сидели, заваривая себе чай. Между ними протискивались слуги с чемоданами, дорожными мешками и другим европейским багажом, странно резавшим глаза на этой маленькой, пыльной маньчжурской станции.

Группа японских офицеров, стоявшая у двери помещения начальника станции, ожидала приезда русского главнокомандующего. Для удобства ранее прибывших русских пассажиров устроили несколько временных навесов. Особенно тяжело было смотреть на женщин в глубоком трауре и игравших рядом с ними детей, не понимавших в своей счастливой, беззаботной невинности глубины ужасной трагедии, опечалившей их матерей.

В скором времени станция была очищена от народа и все присутствовавшие, выстроясь, внимательно смотрели на проходившего мимо них высокого, видного человека с несколько циническими чертами лица; он шел, выпрямившись, твердым, спокойным шагом, отвечая на честь, отдаваемую ему японскими офицерами.

Это был генерал Стессель — герой Порт-Артура. Японцы с истинно рыцарским великодушием избегали всяческих подчеркиваний несчастного положения храброго генерала и поэтому все японские войска временно были отведены на милю к подножию холмов; на станции находился только караул и несколько солдат, присутствие которых объяснялось их служебными обязанностями. Для русского генерала было приготовлено особое помещение, куда его немедленно пригласили; там он принял свой штаб и отдал им последние приказания. Когда весь багаж был уложен в поезд, заведовавший этим офицер вежливо доложил генералу Стесселю, что все готово к отправлению; он тотчас же занял свои места вместе с женой и детьми; за ними последовал штаб; оставшиеся пленные тоже разместились по вагонам и поезд отошел, сопровождаемый воодушевленными криками: «Банзай!». Все русские офицеры, согласно условиям сдачи, имели при себе оружие; в своих новых пальто они выглядели очень нарядными и держались весьма сдержанно, даже почти надменно.

А.М. Стессель

Взяв двух китайцев-погонщиков и ослов для перевозки багажа, мы пошли пешком с Яманаши по направлению главной квартиры генерала Ноги, запасаясь по дороге необходимыми разрешениями на пропуск через сторожевые посты. Дойдя до деревни, находившейся рядом с главной квартирой, мы направились к помещению морского агента.

Дорога, шедшая перед домом, была превращена в стойла: под наскоро сколоченными навесами стояли лошади, принадлежавшие штабу. Сзади них мне показали двух боевых лошадей генерала Стесселя: одна — гнедая, мохнатая; другая — серая, арабской породы.

Войдя в дом, в комнате, выходившей на улицу, мы увидели толстую женщину, занятую стряпней; должно быть это помещение соединяло в себе кухню, приемную комнату и спальню. Повернув через дверь направо, мы вошли в две небольшие смежные комнаты; первая была занята несколькими вестовыми, а во второй, на высокой табуретке около окна, сидел капитан, рассматривавший какой-то план. Рядом с ним