англы играли в зернь[188], а челядинцы сновали возле стола, разнося крепкий мёд и нехитрые яства, затем вышли на гульбище и достигли, наконец, большой палаты с турьими и лосиными рогами на стенах.

Жарко топили печи, на поставце с иконами мерцали лампады. Святополк, вышедший к ним откуда-то из боковой двери, жестом руки пригласил посадника и монаха сесть на скамью, сам же расположился напротив.

– Здорово, Иаков! Выходит, и тебя нелёгкая в сии края снежные занесла! – промолвил он. – Давно с тобой не видались. А помнишь, как сиживали мы с Мономахом да со Мстиславом покойным в Киеве паробками, как сказывал ты нам о Ромее, об обычаях разных стран, как учил латыни и греческому?

– Помню, княже, – кивнул Иаков.

Он коротко поведал о своих бедах, Святополк лишь усмехнулся в ответ, промолвив:

– Выходит, добровольно ты из Киева ушёл. А меня вот стрый мой Всеволод сюда засадил, с вечевиками этими до хрипоты ругаться да добро новгородское сторожить. Эх, была б моя воля, ушёл бы отсель! Надоело: ни власти, ни серебра! Вон Мономах – добре устроился в Чернигове! Киев – под боком. Еже что…

Князь не договорил. В палату быстрым шагом, шелестя тяжёлым аксамитом, почти вбежала княгиня Лута.

Довольно бесцеремонно вмешалась она в разговор мужей.

– Слыхала о твоей нужде, брат, – обратилась она к Иакову. – Пожертвования хочу внести на возведение церкви и на обустройство обители на Плесковом озере. Ты же моли Господа о нас, грешных. Нынче радость пришла в дом: родилась у нас со князем дочь. Вот за сие возблагодарить хочу Всевышнего.

Только сейчас Иаков заметил за спиной княгини немолодую женщину, держащую на руках крохотного младенца.

– Сбыслава, по-крещёному – Анна, – добавил, указывая на ребёнка, Святополк.

Яровит сидел молча, спокойно, только в уголках его губ чуть заметна была улыбка. Не зря накануне посылал он в бабинец княжеский Светляну, поведала языкастая холопка во всех подробностях об Иакове и гибели монастыря. Верным оказался расчёт посадника. Набожная Лута, конечно, пожертвует на восстановление храма и обители немалые средства. А за нею, хочешь не хочешь, придётся раскошелиться и скупому, жадному Святополку.

Досадливо морщил чело Изяславич, кривил уста, исподлобья поглядывал на довольную супругу, на как всегда молчаливого Яровита, на дочь свою, шевелящуюся на руках челядинки-немки, и прикидывал в уме, сколько придётся заплатить. Выходило немало, не отставать же от Луты. На смех поднимут иначе, только и будет пустых разговоров в Новгороде о его жадности.

…Когда воротились посадник и монах из княжеского терема, Яровит сказал:

– Ну вот, брате. Думаю, дело твоё быстро решится.

Спустя пару дней постучался в терем посадничий боярин Дмитр Завидич, следом явился Славята, затем приходили люди от Гюряты Роговича. Даже Магнус и тот прислал калиту со звонким серебром. Благодаря стараниям Яровита наскоро собрал Иаков требуемую сумму для возрождения своего лесного монастыря. На Плотницком, северо-восточном конце Новгорода нанял он добрых мастеров-древоделов, ещё нескольких надеялся привести из Плескова и Изборска. Церковь же надумал инок возвести каменную, со звонницей высокой, уже и колокола стали лить для неё в одной из пригородных слобод.

…Заканчивался лютый февраль, мели на улицах города свирепые метели, задувал студёный ветер в слюдяные окна хором. Единожды поздним вечером, когда стоял Иаков на коленях перед образами в своём покое, внезапно явился к нему Святополк.

Опустился рядом, тихо промолвил, перекрестившись:

– Послушай, Иаков. Слышишь вой? То не ветер воет, то в клети в подполе у меня литвин пленный сидит. Говорят, князёк какой-то. В цепи я его велел заключить. И которую ночь он спать нам мешает. Чую, разумом повредился. А я за него хочу выкуп взять – двести гривен. Но за такого кто гривны даст? Ты бы пошёл глянул на него.

– Схожу, да токмо я ить не лекарь, княже. – Иаков пожал плечами. – Не ведаю, чем помочь ему.

– Ну, молитву над ним прочтёшь, крестным знамением осенишь. Крест святой в руце такого, яко ты, великою силою обладает.

В сопровождении нескольких гридней Святополк и Иаков проследовали через навесной переход и спустились в тёмное подземелье. На стенах мерцали факелы, массивные железные решётки ограждали холодные каморы. В одной из них сидел косматый черноволосый человек в цепях.

– Разбойник, душегуб! – пояснил Иакову страж с факелом в деснице. – На дорогах людей грабил, убивал. Суда княжьего сожидает.

Слова его заглушил громкий душераздирающий вопль.

– Литвин бесноватый! – ругнулся страж. – Опять, стойно волк, воет!

Ход круто свернул вправо и вскоре вывел их к высокой клети с толстыми, в руку толщиной, прутьями решётки. Огромная тень мелькнула в мерцающем свете. Кто-то исполинского роста ухватился волосатыми дланями за прутья и взвыл столь громко, что Иаков ужаснулся. Затем он увидел лицо бесноватого – обросшее густой светлой бородой, со свирепо сверкающими глазами. Рука сама собой положила крест. Стало страшно, но вот страх невестимо почему (Иаков и сам не понял, как это вышло) исчез. Монах повернулся к Святополку и решительно потребовал:

– Пусти меня к нему, княже! Вели отворить камору!

– Да он ить огромадный, сильный! Всех нас голыми руками одолеет. Прямь будто лесовик какой, асилок[189] из лесов полоцких! – промолвил старший дружинник, свей Фарман, бряцая ключами на поясе.

– Отвори! Не бойся, брат! – твёрдо изрёк Иаков.

Вскоре он уже стоял перед узником с крестом в деснице. Два дюжих охранника ухватили литвина за цепи на руках, но едва могли удержать.

– Успокойся! Гляди на крест святой!

Литвин было бросился на Иакова, отшвырнув в сторону одного из стражей, но внезапно остановился, словно на стену наткнулся. Смотрел неотрывно на серебряный крест в руке монаха, в глазах его исчезла свирепость. Медленно опустился узник на лавку, обхватил руками в цепях взъерошенную косматую голову и вдруг расплакался, словно малое дитя.

Затем он поднял на Иакова влажное лицо, указал перстом на крест и промолвил на ломаном русском языке:

– Мне… крест… принять… Сила… его…

– Чудо, воистину чудо! – пробормотал, суматошно крестясь, Фарман.

– Креститься хочет, – прошептал в темноту взволнованный Святополк. – Ну, брат Иаков, отработал ты данные тебе гривны, добре отработал.

…С той поры об Иакове пошла молва как о чудотворце. Обращались к нему разноличные болезные, и как мог помогал им скромный монашек, хотя сам себя никаким особенным никогда не считал. Просто жил, молился как умел, да творил добрые дела по зову сердца и по Христовым заветам.

Весной Иаков воротился на Плесково озеро. Снова закипела посреди елового леса работа.

…Литовского князька окрестили в соборе Софии, после чего за большой выкуп Святополк отпустил его на родину. Потирал князь руки, глядя на серебряные монеты и дорогие меха,