на которые не поскупились родичи литвина. Впрочем, радость его была короткой. Опять шумело вече на площади возле Ярославова дворища, опять приходилось Святополку выслушивать бранные слова новгородской вольницы и в бессилии сжимать кулаки, а поздними вечерами горестно вздыхать от обиды и ненависти и прятать зарёванное лицо на груди у своей Луты, которая, как могла, утешала своего князя со снисходительной улыбкой.

Так проходили дни, седмицы, месяцы.

Глава 40. Упоение властью

Четыре года спустя возвращался в Тмутаракань на ромейском дромоне князь-изгнанник Олег. При наполненном роскошью и утончёнными манерами дворе базилевса Алексея Комнина приобрёл он многое – и поддержку влиятельных лиц, и знатную жену, красавицу-гречанку Феофанию Музалон, и, главное, богатство. Теперь спокойно и уверенно смотрел князь в будущее; стоя на палубе дромона, с наслаждением вдыхал он полной грудью свежий морской воздух.

«Архонт Матрахии[190], Зихии[191] и всей Хазарии!» – так величали его в грамотах и на свинцовых печатях льстивые ромеи.

Дромон плыл вдоль скалистых крымских берегов, весело катились по просторам морские волны, солнце золотило косыми копьями-лучами крутые склоны и синюю водную гладь. Ветер вздувал высокие паруса с величественным ромейским орлом.

Олег радовался: песнетворец Боян слал из Тмутаракани добрые вести. Ждёт не дождётся князя его верная, проверенная и закалённая в боях дружина, удатные храбрые воины-черниговцы, служившие ещё его отцу, князю Святославу. С их помощью горы своротит Олег, на их доблесть и преданность всегда полагался и покойный родитель, когда ходил крушить поганые орды под Сновск и посылал его, любимого сына, тогда ещё такого юного и безрассудного, громить разбойничьи гнёзда чешских князьков.

Вцепившись руками в деревянный борт, смотрел Олег на ласково распахнувшее ему свои объятия гостеприимное море и вспоминал с горькой усмешкой, как четыре года назад обманом повязали его в хазарском стане. Не думал, не гадал, наверное, проклятый переветник Вениамин, что так скоро приспеет час расплаты.

За спиной Олега на мягких подушках в лёгком шёлковом платье цвета морской волны покоилась жена. Служанка-рабыня держала над её лицом, обрамлённым иссиня-чёрными волосами, широкий зонт – Феофания боялась, что кожа её под солнцем огрубеет и потеряет свой молочно-белый цвет. Она влюблена в своего мужа, страстно и пылко, как только может любить горячая гречанка, губы её алы и сочны, и вся она благоухает, как распустившаяся ароматная роза.

Однажды ночью, уже в пути она призналась Олегу со смущённой улыбкой, что тяжела, ждёт ребёнка.

Феофания стала второй женой Олега; первая, половчанка, дочь хана Осулука, умерла ещё в то время, когда он сидел в Чернигове под надзором Всеволода. Вскоре умер и его единственный сын от неё, малолетний Святослав. Вот почему с надеждой и радостью внимал Олег вкрадчивому шепотку Феофании, целовал её чрево, ласкал чёрные власы. Если будет сын, он найдёт что передать ему после себя, ради сына он будет неустанно бороться за черниговский отчий стол, за своё возвышение, он будет безжалостен ко всем своим недругам.

Дромон величаво вплыл в Таманскую бухту. Олег пересел на ладью-моноксил. Дружные взмахи вёсел вспенили воду, и птица-ладья стрелой полетела к кирпичным стенам Тмутаракани.

Радостно перебирал перстами струны сладкозвучный Боян, князя окружили верные дружинники, его посадили на огромный червлёный щит и так внесли в город под гудение труб и грохот литавров. Весь исполненный гордыни и самодовольства, Олег полусидел-полулежал на щите, порывистый морской ветер колыхал его лёгкое пурпурное корзно.

– Хвала архонту Матрахии, Зихии и всей Хазарии! – возгласил один из дружинников. Толпа у ворот откликнулась радостным гулом.

Как и в злосчастный день полонения, прямо на улице зашумело праздничное застолье. В чарах пенилось пиво, густел мёд, искрилось виноградное вино.

К захмелевшему Олегу подвели Володаря и Давида Игоревича. Оба князя, мрачные, в порванных одеждах, бросали на Олега недобрые, жалящие ненавистью взгляды исподлобья. Руки их стягивали крепкие ремни.

– Вот, княже, споймали, повязали сих крамольников, – молвил усатый молодой черниговец с озорными бедовыми глазами. – Куды их топерича, решай.

При виде родичей-соперников кровь прилила к лицу Олега, душу наполнила едва скрываемая ярость, вспоминалось прошлое, ярко и отчётливо вырастали перед глазами картины былого позора и неудач. Руки словно бы сами сжимались в кулаки, думалось со злостью: нет, он, князь Олег Святославич, не успокоится, покуда не отомстит, он свершит свою жестокую праведную месть, без неё просто не сможет он жить на этой щедро согреваемой солнцем земле!

Пленных князей грубо схватили за плечи.

– Как думаете поступить с ними? – Из толпы вынырнул и подступил к Олегу с вопросом примикарий Татикий. – Позвольте, архонт, дать вам добрый совет.

– Говори! – недовольно хмурясь, отрезал Олег.

Ох, как надоела ему угодливая рожа этого лукавого сановника!

– Отпустите их, архонт. – Татикий оскалил в улыбке лошадиные зубы.

– Чего, чего?! Ты умом тронулся?! – изумлённо промолвил Олег, искоса оглядывая связанных родичей.

– Успокойтесь, архонт, прошу вас, – зашептал Татикий. – Послушайте. Давид и Володарь возвратятся на Русь, будут требовать от вашего дяди Всеволода новых столов, начнётся смута, война.

Олег, потупив взор, долго молчал.

– Что ж, будь по-твоему! – наконец промолвил он, хлопнув ладонью по коленке. – Игоревича с Володарем выпущу! Невелики птицы! Пущай смуту на Руси сеют – стрыю Всеволоду то во зло! Но виновных в полонении моём – сыщу и казни лютой предам! Эй, отроки, други добрые! – крикнул он. – Скачите, мчите до хазарского стану! Приведите ко мне Вениамина с его людишками! Тотчас же на площади повелю их повесить! Пеньки доброй не пожалею!

Грозен, суров и неумолим казался князь Олег. Серые глаза его так и сверкали. Он расправил широкие плечи, чувствуя свою силу и власть. Всё здесь, в Тмутаракани, было теперь в его воле, в его руках.

…Дрожащего от страха Вениамина бросили к его стопам.

– Ворог! Переметчик! – не сдержавшись, Олег пнул хазарина сапогом в лицо. На пыльных губах Вениамина проступила кровь.

– Каназ! Пощади! Не убивай! Всё, всё отдам! Любимую хасегу отдам! Жену, дочь отдам! Золото! – вопил в отчаянии Вениамин.

– Уберите его отсюда! – грозно сведя брови, рявкнул Олег. – Эй, други! Петлю на шею мрази сей! Да поживей!

Он отвернулся и, не глядя более на визжащего от ужаса хазарина, ушёл со двора в палаты.

Там ждала его Феофания, счастливая, улыбающаяся, исполненная любви и гордости за мужа.

Лаская жену, Олег отходил от злобы и ненависти, аромат её благоухающих духов и терпкий, наполнявший покой запах фимиама кружил ему голову. Всё забывал князь, окунаясь в её жаркие объятия. Дорогой и такой нужный подарок сделал ему император ромеев Алексей Комнин.

Глава 41. Мать и сын