— Как соберу — принесу. Сам схожу… Кстати, как там Крегг?

— Скоро будет на ногах…

— Скоро? То есть его раны действительно были не так опасны, как… мне показалось? — Взгляд сотника потемнел, а на скулах вздулись желваки: — Нет! Не верю: Молчун не стал бы притворяться мертвым…

— Он не притворялся, — отчеканил эрр Маалус. А потом, сообразив, что у солдат все равно рано или поздно возникнут вопросы по поводу слишком быстрого излечения Молчуна, решил подкинуть им правильную версию «чуда»: — Крегг сделал больше, чем был должен. И намного больше, чем мог. Ее милость сказала, что он сражался даже тогда, когда ушел за Грань[66]. А ее словам можно верить… В общем, если бы не фамильный амулет рода Орейнов, подаренный ему бароном Ноладом перед выездом из замка, того боя он бы не пережил…

Дослушав рассказ до конца, сотник облегченно выдохнул, потом развернулся к Борову и неожиданно рявкнул:

— Понял, тварь?

А потом, вцепившись в дублет Борова двумя руками, встряхнул воина так, что у того клацнули зубы.

— Услышу еще одно слово про трусость Крегга — запорю до смерти! И тебя, и любого другого…

Уставившись на небольшую кучку амулетов Чистого разума, лежащую на ладони Шрама, эрр Маалус вдруг сообразил, что за последний месяц лен Орейн потерял не только барона Нолада и его наследника, но и три четверти солдат. А также четырех из пяти боевых магов. Поэтому, озадаченно подергав себя за бороду, маг уставился в глаза стоящего перед ним сотника и поинтересовался количеством оставшихся в замке воинов. И тут же получил ответ:

— Если считать Молчуна, Митра, Нашта, меня и молодежь, взявшую в руки меч только в этом году, то семнадцать. Меньше половины боевого залога[67]…

— Отправь Птицу по деревням — пусть завербует десятка четыре парней поздоровее. Думаю, до весны никаких боевых действий не предвидится, так что какое-то время у нас есть…

— А маги? — хмуро поинтересовался Шрам. — По ленному договору мы обязаны выставить короне как минимум двоих…

— Осенью магов не найдешь. Все работают по контракту, — вздохнул эрр Маалус. — Так что придется отложить их поиски до зимы.

— Что насчет подъемных[68]для новобранцев? — спросил Шрам, задумчиво посмотрев на Леха, делающего вид, что ничего не видит и ничего не слышит. — Мне кажется, что соваться с такими мелочами к ее милости сейчас как-то… ну… неправильно, что ли…

— Соваться не надо. Выдам я. Вечером… Когда осво… — начал было Облачко.

И, услышав звуки шагов нескольких пар ног, раздавшихся с лестницы, удивленно развернулся:

— Не понял? — и на всякий случай принялся выплетать печать Обращенного света.

— Это те крестьяне, которые привезли Молчуна, эрр, — негромко пояснил Лех. — Ее милость приказала Ойре их привести.

— Спасибо… — Стряхнув с пальцев остатки развеянного плетения, маг облегченно улыбнулся и, не дожидаясь, пока в коридоре покажутся «враги», толкнул дверь покоев Молчуна.

И, увидев закаменевшее лицо ее милости, еле удержался от рвущегося наружу вздоха: судя по всему, баронесса только что заново пережила похороны своего отца.

«Так нельзя! — мелькнуло у него в голове. — Чем больше подавляешь свои эмоции, тем неприятнее будут последствия! Надо будет подсунуть ее милости трактат Гайоса Старца…»

Однако додумать мысль до конца он не успел — за его спиной скрипнула дверь, а через мгновение из-за плеча раздался голос Ойры:

— Ваша милость! Они уже тут… Звать обоих?

…Беседа с рыжеволосым охотником по имени Марч длилась чуть больше пятнадцати минут: баронесса Меллина Орейн внимательно выслушала его рассказ, потом холодно поблагодарила, приказала Ойре выдать ему двадцать золотых и отвести к Шраму. За луком, парой сотен стрел и новым дублетом.

Увидев взгляд, которым ее милость проводила пятящегося к дверям мужчину, эрр Маалус поежился — в нем плескался такой жуткий холод, что становилось страшно.

Видимо, поэтому спутница Марча, шагнувшая в покои и наткнувшаяся на взгляд баронессы, смертельно побледнела. И вместо поясного поклона бухнулась на колени.

…Как ни странно, Марыська, пастушка из деревни Белый Камень, молодая, довольно симпатичная женщина лет эдак двадцати двух, оказалась полной противоположностью рыжеволосому охотнику. Она не пыталась выпячивать свои заслуги, ничего не просила и ничего не ждала. Для того чтобы вытянуть из нее подробности пребывания Молчуна в Седом урочище, одного приказа баронессы оказалось мало — весь ее рассказ можно было передать буквально тремя словами. Два из которых ее не касались: «Принесли. Кормила. Унесли». Зато после грозного рыка оторвавшегося от куска мяса Молчуна она кое-как разговорилась. И с его помощью рассказала и о процессе лечения Крегга местной знахаркой, и о том, как наложенное на парня плетение Чужой крови тянуло жизнь из овец, и о том, что староста ее деревни хотел оставить Молчуна в урочище аж до весны…

Странно, но молодая, довольно симпатичная и выглядящая совершенно здоровой женщина оказалась забитой до невозможности: отвечая на вопросы баронессы, она не отрывала взгляда от пола и безостановочно мяла подол своего верхнего, латаного-перелатаного платья. Поэтому минут через десять разговора у Облачка начало портиться настроение — крестьянка вела себя так, как будто ее втолкнули не в комнату к дочери одного из вернейших вассалов короля Азама, а в палатку к солдатам армии Миардии!

Судя по выражению лица баронессы, ее милость удивлялась не меньше эрра Маалуса: в лене Орейн таких пугливых вассалов не было. Точно так же, как и в деревнях их ближайших соседей. Да и не могло быть: каждому дворянину Семиречья с детства вдалбливали одно из самых любимых изречений его величества Астара Гневного: «В семьях трусов герои не рождаются». Соответственно, они старались делать все, чтобы подрастающая на их землях молодежь смогла стать достойными защитниками королевства. Видимо, поэтому благодарность баронессы прозвучала, как выговор:

— Хватит трястись! Я позвала тебя для того, чтобы сказать тебе спасибо за то, что ты… Э-э-э… А ну-ка, подойди-ка ко мне поближе…

Услышав тон, которым баронесса произнесла последние слова, эрр Маалус, как раз начавший сортировать амулеты Средней и Великой жизни по кучкам, замер. А потом, посмотрев на Меллину Орейн, вздрогнул: в глазах баронессы появилось то самое, «фамильное», бешенство, которое некогда заставляло врагов ее деда, барона Дарета Орейна, бежать сломя голову куда подальше от неудержимого Безумца. Оглядев сдвинутые к переносице брови, тоненькую полоску сжатых губ, вздувающиеся крылья носа и тяжеленный, пронизывающий до самых печенок взгляд, маг попытался представить себе последствия бешенства баронессы Орейн, Темного мага Жизни… и не успел. С лица ее милости вдруг пропали все эмоции, а взгляд плеснул замогильным холодом.