Сначала я сразу почувствовала силу твою. Я ее знаю. Но язнаю в тебе и другое, детское, и от этого знания — изнывает душа, и я молю:Господи, дай мне эту возможность — его голову прижать к себе, защитить! Верую:прикоснулась бы щекой к твоей груди, дотронулась бы губами, провела рукой итебе стало бы легче, спокойнее. Я же люблю тебя, Егорушка!

Нет, я не про «ворованную» любовь — что ты, что ты! Я и некраду, и не краснею, тут у меня убежденность полнейшая: я твоя, для тебя, илюбить могу — только тебя, и реализовать себя по-настоящему могу только в этойлюбви тут никто другой на твоем месте не мог бы быть (красивее тебя, умнее,совестливее, добрее и т. д., могут быть, но мне нужен именно вот такой —ты). Какое уж тут воровство!

Я не могу на тебя ни посмотреть — чтоб тебе стало тепло и тыулыбнулся, ни прикоснуться — так, чтоб тебе стало спокойнее оттого, что у тебяесть надежный такой… товарищ. Ничего не могу в своем далеке. Как калекаобрубок, без рук, без ног.

И похромала в бассейн, куда перед этим решила не ходить.(Тапочки приготовленные забыла дома, зато десять раз проверила, взяла ликупальник). Плавала без остановок, без стояния у бортика, весь час, и ничего неболело, и ничего не кружилось, и сейчас — улыбаюсь, и уже не очень увереннопоказать могу, где болело недавно. Я люблю тебя.

И, пожалуйста, когда я тебе этого не говорю, когда я не пишутебе несколько дней, не надейся, что это может пройти, погаснуть, растворитьсяв этой жизни — далеко от тебя.

Разве можно на меня сердиться? Вовсе нет! Какой может быть сменя спрос: живу-то в условиях совершенно противоестественных, не холю тебя, нелелею. Это что нормальные условия для жизни? Это то же самое, если коговодоплавающего — на сушу выбросить, летающего — к какому-нибудь кроту-барсуку внорку подсадить? Я ж тебя люблю. И ты мое солнышко. И еще свет в окошке. И ещена тебе сошелся клином белый свет. И еще — что там еще было?

Все-таки верю, что тебе — ив твоих человеческих заботах, иво взаимоотношениях не со всем человечеством, а с конкретными близкими,капелька моей теплоты была бы вовсе не лишняя, даже — нужная. И я — из того,недополученного. Я-не тот человек, который способен поразить твое воображение,сразу потянуть к себе (как это было у меня — с тобой). Зато у меня есть другоедостоинство: я люблю тебя. И поэтому я тебе нужна. И я для тебя — человекпослушный и управляемый. Ты можешь повернуть меня в любую сторону (только не отсебя!) — и это не постыдная покорность, это счастливейшая потребность —полностью подчиняться тебе.

Боже мой, какое это счастье, что у меня есть эта пленка!Когда я тебя слушаю, твой взаправдашний голос — умираю же совсем от этогоблаженства, ужасно хочется обцеловать магнитофон, эту коробочку, в которой —твой голос. Я люблю тебя. И фото есть!

Я все-таки, наверное, не очень долго еще продержусь, этоневозможно жить с такой любовью — заталкивать ее назад, в себя — рукой, двумя.Ноу меня, кажется, кончаются силы. Ничего я не могу делать, ничем не могузаниматься. Только тобой. Даже не надо глаза закрывать — чуть сосредоточиться,совсем небольшое усилие — чуть резкость поправить — и такой ты настоящий, такойты — не с фотографии — взаправдашний — рядом! Господи, да материализуйся же уменя в доме!

Нет, я не права: у меня нет чего-то конкретного, где яхотела бы с тобой быть. Какая разница: ведь если ты со мной, «где» может бытьчем угодно: и горы, и пещеры, и пустыня, и тайга, и никого, и многолюдье (рядомс тобой я других разве замечу!). Нет, одно, пожалуй, условие: чтоб не былоочень-то красивых женщин рядом.

Я тебя, естественно, как-то не могу представить — ничего неделающим (так же не могу представить, что мне — самой! — можно добровольноот тебя отойти, отказаться). Поэтому вот так бы хотела: чтоб и дело делалось, имне можно было с тобой рядом быть.

Собственно, и это — утешительный фактор: живем на одном стобой континенте. Было бы хуже, если бы я — здесь, а ты где-нибудь в Австралии.Жутко повезло! Да же?

Кажется, я уже забыла, что представляла собой до тебя,столько во мне определено тобою — без прямых твоих «указаний». Все во мне и всевне меня: и снег, и ветер, и солнце, и общественный транспорт, и любая мелочь,воспринимаются через тебя.

Тут — разрушение возможно, пожалуй, лишь на химическомуровне: растворить меня самое, разрушить мое соединение атомов.

А я ведь живу-то с настроем на долгую, длинную дистанцию, ивпереди-то видится еще не менее пяти десятков лет.

Егор, ты не объяснишь мне, почему у людей по графикубиоритмов иногда бывает разум в минусе, а эмоции — в плюсе, а у меня — толькотак, без всякой смены? Чего мой-то организм никаких графиков не соблюдает?! Явсегда люблю тебя, и чувствую это — обостренно, и никакого притупления! А чтокасается разума — всего-то секундная вспышка и все в одном направлении —ослепительно сжигающе: я люблю тебя.

Я не знаю, что болезнь, что норма, попробуй тут разберись.Если я любящая тебя, — больная, — то так не бывает, в любом больноморганизме есть хоть крохотный островочек — здоровый. У меня нет. Тогда я незаболевший, а сама болезнь, какая-то персонификация болезни. Как у этого, уШефнера — в «Лачуге должника»: бегали там такие… зверики, жуткие типы. Ну, аесли мое состояние — здоровое состояние?..

Знаешь, вот приснилось такое: мороз, холодища — и посредистепи какое-то пристанище. И это не доходит, и — настежь окна, дверь — а вдругдолетит? Метель, мороз, а я — топлю, она, печь, горит, и все — настежь, встепь, во поле чистое. Ну, опять же. Сизиф этот — камушек на горку закатывал.Боже мой, сколько времени минуло, а Сизифы — не переводятся, все тащим этикамни, вкатываем!.. Во мне сосуществуют «три любви» к тебе: хочу помочь тебе,изнываю без тебя, тревожусь за тебя! А рядом — вечное, постоянное: как это нисмешно, ответственность, и — ни на секунду не усомнившаяся — готовностьзагородить собой, защитить, поддержать — это материнское. И еще: таким своим,разным, таким близким, наверное, может ощущать, воспринимать человека толькожена. А чувствовать его богоданной защитой — только дочь. Вот такая я у тебя иесть одна в трех лицах. Яженщина. Твоя женщина.

Вот что всегда всего обидней-то: любовь моя остается тольков словах, этакая «бумажная» любовь. Все мимо тебя, все из печки — в степь.Столько и силы, и нежности, и много чего доброго и — нужного тебе! — так ипропадает «невостребованным», нереализованным, неиспользованным. Ну знаешь ты,что я есть, так что это в сравнении с тем, что я могла бы тебе дать! Нисогреть, ни помочь — ни рукой, ни плечом. Мне совсем не так уж и нужно твоевнимание, я — привыкла, я могу — без твоего ко мне чего-то там доброго,теплого. Но то, что я не могу ничего тебе-то, столько-то много, дать — вот чтобольнее-то всего. До чего же дурацкое у меня положение! Я люблю тебя. И нерасстаюсь с тобой ни на минуту. Утром, днем, ночью, на работе, на улице — тырядом, до тебя — почти можно дотронуться. Вижу твое лицо, твои руки — так вижу!Прикасаюсь к тебе. Ты со мной, всегда со мной. Говорю с тобой, улыбаюсь тебе,люблю тебя. Все остальное — временное, необязательное, потому что главное вэтой жизни — это ты.